Звук в телефоне выключен. Спи спокойно, дорогой товарищ.
Спи не моргая…
Режим «беззвучный»; а за слезы и крики – лицом к стенке! И если даже открою глаза в темноте, не увижу на потолке отблесков экрана.
Засыпал уставшим, радостным, в предкушении счастья.
М-мм…
Звонка я не должен был слышать, и не слышал.
…
Я его почувствовал.
Потянулся, нащупал, на экране — пропущенные.
Знакомый номер, но откуда?..
Набрал, какой-то голос ответил. Женский.
«Какие люди. Звонила?» — спрашиваю, еще не понимая какие люди.
Погоди, может вспомню. Поговорим пока о погоде.
«У меня все прекрасно. Перспективы вижу. Горизонты не сужаются. Живу в центре Киева. Рисую картины».
Хвастовство. Притворство. Псевдо-телеграфный стиль. Изобразила перспективу, очертила горизонт.
Это офорт. А как насчет деталей?
Змеи, вьющиеся на голове, изображены в виде локонов.
«Конечно, — говорю — узнал».
«Рисую картины, живу в центре города».
В центре города.
В центре твоего горла…
Я слушал ее, продолжая спать, и радуясь во сне, что могу теперь говорить с ней не просыпаясь.
«Но послушай – твердит она – я поставлю тебе одну тему! Музыка – это ведь важнее, чем сон!»
И пошел саксофон, низведенный оператором GSM не то до гобоя, не то до альт-скрипки, наматывать круги вокруг произведения какого-то Столпа.
Где-то с пятого такта проступает фон…
Чувствую — она не дома. Другая акустика.
Ну да: «живу в центре Киева, рисую картины»…
Итак, в незнакомой квартире (на стенах полотна или врет?) сидит на полу женщина сложив ноги по-восточному. Сидит, получая информацию через все отверстия своего тела: одним ухом слушает меня, вторым — музыку по каналу YouTube; одной рукой отвечает на сообщения в Скайпе, второй поглощает мясо какого-то животного.
Музыка становится тише. Прелюдия выдержана. Пора к столу…
«А знаешь, — говорит — глубокие чувства не умирают. Я уже который месяц пытаюсь к тебе достучаться! Сказать о том, что глубокие чувства не умирают!.. Они никуда не деваются, слышишь!?..»
Сердце, утрировано коровьего размера, взято из другой картины.
Чувства эти (те самые, которые не умирают) вынуты из меня и приготовлены в лучших традициях духовной пищи. Вот тебе и телятина под соусом «кари».
Кровосмешение, или не смешите меня видом крови, мальчики.
«Что ты там жуешь? Стейк?»
«Ты что, с ума сошел? Я – вегетарианка… Это – толстолобик!»
Переходит на крик.. Ближе к концу (вот и это вспомнилось…) она всегда переходила на крик.
Она кричит мне о чувствах, но о чьих?
Ее чувства – это черная кошка в черной комнате.
Их легче искать, когда наверняка знаешь: кошки там нет…
А ведь в этой комнате я когда-то не мог сомкнуть глаз… Искал то ли кошку, то ли чувства, то ли выход… Кажется – нашел.
«Как ты можешь теперь спать!?» — женщина притворяется, что ей, в ее темной комнате, радостно и светло.
«А потому что нет ничего важнее чем сон» — отвечаю, улыбаясь сквозь дрему.
«Нет ничего важнее, чем сон… кроме удачного пробуждения от него!»
Сквозь сон я не совсем понимаю, что происходит вокруг. Знаю только: меня больше не бросает из стороны в сторону от одних лишь звуков голоса. Я не зарываюсь носом в зеленую пучину, не полощется в волнах кливер, не бьется, вцепившийся в шторм-трап, моряк головой о борт…
И то, что когда-то могло смыть с меня всю команду и оставить дрейфовать одного, пустого и безвольного, над бездонной чернотой, теперь только задувает в ухо легким бризом.
Тихо дует Эурус, ветер с юго-востока…
Крутит лопасти обогреватель, настроенный на «жарко». За бортом – минус пятнадцать. Мы дрейфуем во льдах.
Силуэты скользят по потолку – машина выезжавшая из сквера напротив, прошурала тенями ветвей по потолку, потом скользнула, забуксовав, колесами по свежей льдине.
Лежа в тишине моей комнаты слушаю, как из телефонной трубки, будто из ракушки, приложенной к уху, доносится эхо ее бесконечного шторма.
«Глубокие чувства не умирают. Ты – остолоп, упрямец, зануда! Вот ты кто – ты зануда из зануд! Почему же ты не слышишь меня, ведь ГЛУБОКИЕ ЧУВСТВА НЕ УМИРАЮТ НИКОГДА!?»
Глубокие чувства не умирают… они кричат на дне твоего трюма: «выпусти нас, мы – глубокие чувства, мы больше не будем, мы больше не мы, мы – это ТЫ!!!»
Глубокие чувства не умирают… они, как смазка «летол», перемешанная с песком, изнашивают мой двигатель… а вот и пришло время менять коленвал.
Или так еще: глубокие чувства не умирают, они превращают тебя в взрывпакет, а твой член — в бигфордов штур.
«Глубокие чувства не умирают» — говоришь ты, а сама держишь руку глубоко в кармане.
Там, где лежит твой паспорт с миллионом штампов о глубоких чувствах, которые не умирали… Правильно делаешь, что держишь его.
Вот, и это еще вспомнил: ты же всегда умудрялась терять свой паспорт…
«Пью вино… Толстолобик… Глубокие чувства… ты – остолоп…»
Намацав в темноте блокнот, я наспех черкаю в нем фразы, которые на утро ни в коем случае нельзя забыть.
Проснувшись я буду писать, ломая рифмы, создавая запахи из букв, воссоздавая из шипения старого телефона каждое твое слово, чтоб не соврать ни звуком.
Горизонты не сужаются… Чувства… Глубокие чувства не умирают.
Все записал?..
Вот только что за вино ты пила? «Кьянти»… кажется ты говорила — «Кьянти».
Спокойной ночи, милая. Я запомню тебя молодой.
Но что же это было… ты говорила, что оставишь мне на дне немного красного.
«Глубокие чувства не умирают…» Так пусть это будет «Кьянти».
текст и фото: Алексей Бобровников
