В Карпатах у всего кривые ноги: у бабушек, у пауков, у маленьких елей, растущих на склоне, у диких фруктовых деревьев, с сочащимися из веток каплями смолы.
Ты – запыхавшийся, мокрый – карабкаешься по склону, цепляясь руками за корни, за ветки, за нору крота.
Они – загорелые, крепкие – взбираются на гору, хватаясь одной левой за отполированный до блеска деревянный гуцульский забор.
В зубах у них трубки, изо рта валит дым.
Вдох – выдох, выдох – вдох.
Бабушки здесь смуглые и поджарые, как Маугли.
Трубка нужна им как водолазу загубник. Чтобы дышать.
Спросить бы, что там за табак? Что они добавляют в него? В какой пропорции?
…
Их городские соплеменницы (ветхие, белесые старухи) населяют скверы и дворики, сменяя друг друга поколение за поколением, как когда-то номера газет с одинаковым гранитным монументом на передовице.
Поколения городских старушек надевают нимбы и платки, шарахаются от велосипеда, кричат вдогонку «благослови тя… го…»
Они были и есть, как сам город, как старость, как церковь, как пыль; за них я не боюсь.
Но куда подевались мои горные ведьмы с дымящимися трубками в зубах?
Остался сухой, горячий, изрытый кротами склон и отполированные до блеска перила, ведущие в гору…
Где-то там стоит старый черный бревенчатый дом.
Как и раньше туда ползет под землей крот; ждет под порогом змея или ящерица, плетет занавеску паук.
Вся кривоногая нечисть, вся ведьмина рать…
Только хозяйки перестали спускаться вниз, на равнину.
Оставили себе мой любимый чай из развешенных под потолком засушенных трав, и табак, без которого невозможно дышать на такой высоте.
Где-то там, наверху, остались и сами.
Мумии горных Маугли.
Одетые в черное, они, почему-то, кажутся мне теперь кареглазыми.
текст: Алексей Бобровников, фото — Илья Калюкин
