«Я с вами доеду?.. Доедешь!

А я?.. И ты!

Когда стартуем, шеф?

Три минуты.

Слышь, а льготникам бесплатно? У меня ксива есть: «неграм скидки!»

Автобус тронулся.

Жаркое субботнее утро.

Пахнет жареными во вчерашнем масле пирожками.

Август, март?

Драный дерматин и надписи на спинках на наркоманском наречии. «Абрагуграмда»… дальше неразборчиво.

Много света и грязные после зимы стекла. А может, и после весны…

Те, кому обычно не достаются сидячие места, едут сегодня с комфортом. Пенсионеры, химики; красная ксива, белый билет.

«Я ловлю русскую мафию, ты понял? Вот чем я занимаюсь».

От деда пахнет бомжем, но, строго говоря, это не бомж. Он заплатил за проезд. Он полон собственного достоинства.

Это и не дед, вообще-то.

Какой-то чорт, лет шестидесяти-шестидесяти пяти.

Кто-то сказал: ад старит человека, а чорта делает сильнее.

У старого щетинистое, подвижное лицо.

«Я всю Куликовскую битву прошел. А ты Куликовскую битву прошел?» — спрашивает у соседа по сидению.

«Прошел, дед. Я и Бородино прошел. Я под Бородино контужен был, на ..уй. Вот, видишь?»

Собеседник — человек лет сорока, с узкими глазками и тяжелыми веками экс-боксера. На руке у него рваный шрам. Длинный и мятый, как кусок веревки.

«Говоришь, ты русскую мафию ловишь? Расскажи».

«Я ее по всей Европе ловлю»

«И как ты это делаешь?»

«Я понимаю кто есть кто. Сразу определяю, что за человек. А потом падаю на хвост и не отпускаю, пока он не даст то, что мне надо. На аптеку хотя бы…»

«А как ты определяешь кто мафия, а кто не мафия?» — спросил человек с лицом боксера.

Дед ткнул пальцем в мужика, минуту назад севшего напротив. В руке тот сжимал круглый плоский пирожок из здобного теста с сосиской, тертым сыром и томатной пастой. Смесь блеваша с пиццей.

«Вот Он – никто» – заявил дед, с ударением на слове «он».

«Откуда ты знаешь, что он никто?» — спросил мужик со шрамом, сделав ударение на «никто».

«А у него на лице написано».

У Никто была голова без подбородка. Тоскливый, бессмысленный взгляд. Тупое лицо с обвисшими уголками рта.

«Слышь ты! – спросил дед у мужика с тупым лицом — А ты много в своей жизни книг прочитал?»

«Много, дед» — отозвался тот.

Говорил он тихо и на деда не смотрел. Глядел куда-то в бок. Только раз мельком зыркнул на старого. Исподлобья и без улыбки.

Тот его взгляда не видел. А может, видел, да не понял. Он был с бодуна.

«А ты на каком языке их читал? На русском? Или, может, на аглицком?» — не унимался дед.

«Я на фене их читал» — ответил мужик – «Книги моей жизни, дед, я все на фене прочитал».

Редко бывает так, чтобы снаряд дважды попадал в одну воронку. Почти никогда. Двое из одного племени уже сидели рядом в одной маршрутке.

Сидели и мирно базарили. И вот один высунул голову из своего окопа…

Услышав ответ мужика, дед отвернулся и стал напряженно смотреть в окно.

С самого утра он был нервный, суетливый, не похмелившийся. Теперь нервозность осталась, а суета вдруг прошла. Он понял, что заболтался.

«Кто ты вообще? Что ты обо мне говорил? Зачем загибаешь рамсы?» — спросил мужик.

«Я о тебе вообще не говорил. Я так, к примеру сказал…» — полу-прошептал, полу-прошипел тот.

«Ты так приблатненно начал разговаривать. Ты какой-то примутненный, дед… А что это ты везешь?»

У того между ног была зажата картинная рама. Не такая картинная, чтоб барокко-рококо, а простая пошарпанная рамка, правда золоченая.

«Это рамка, придурок» — хмуро ответил дед – «для картин».

«Ты что, картины рисуешь, дед?»

«Нет. Я везу рамку для людей»

«Ты что, курьер, или что?»

Человек с тупым лицом все больше и больше теснил старика. Теперь он неотрывно смотрел на деда, оставляя все меньше пауз для раздумий.

«Я не курьер» — дед глядел исподлобья, раздумывая теперь над каждым словом – «меня попросили привезти рамку. Вот я и везу».

«А где ты взял такую рамку? У тебя дома картина или что?»

«Где взял – это тебя не касается» — ответил он и зачем-то еще раз добавил: «Я не курьер».

«Ты сказал, что я дурак» — мужик с тупым лицом разговаривал не меняя интонации и не повышая голоса.

«Я к примеру сказал. Я на тебя случайно показал» — ответил дед, всем своим видом стараясь продемонстрировать, что никого не боится. Но это было вранье.

На носу у деда был маленький круглый нарост. Казалось, этот нарост жил теперь отдельной жизнью, нервно ерзая и подпрыгивая от напряжения.

«Да, ты прав, я дурак…» — продолжил мужик – «но я назад не хочу, слышишь? Поэтому я сейчас все время думаю о том, чтобы отпустить тебя. Чтобы не выходить за тобой на твоей остановке, понимаешь?»

Мужик смотрел на деда все тем же тоскливым, тяжелым взглядом: «Или, может, ты сам хочешь выйти побазарить?»

Тот сидел вполоборота и молчал.

Автобус остановился, задрожал, выпустил двух патлатых готов с заднего сидения.

Мужик с лицом боксера, сидевший рядом, и болтавший о русской мафии, вышел вслед за ними. Он ни с кем больше не заговаривал и не оглядывался, уходя.

«Да, я жру галимую пиццу, у меня ебало, как у дурака» — продолжал мужик с тупым лицом. «Но откуда ты знаешь кто я? Зачем ты начал гнуть рамсы?»

Дед все так же молчал, глядя в окно. Если он и был пьян с утра, то к этому моменту протрезвел окончательно. Он молчал, и только бородавка у него на носу дергалась из стороны в сторону, как игрушечный мячик, подвешенный к лобовому стеклу.

«Я не хочу с тобой ссориться» — сказал мужик – «Потому что я не хочу опять на зону. С меня хватило». Мужик говорил мягко, почти вкрадчиво.

«И я назад не хочу» — тихо ответил дед.

«Тогда давай не будет ссориться, дед. ДАВАЙ НИКОГДА НЕ БУДЕМ ССОРИТЬСЯ!»

Дед резко повернулся к мужику и протянул ему руку. Тот несколько секунд смотрел на нее, потом переложил еду из правой руки в левую и принял рукопожатие.

Мужик молчал, глядя перед собой, а потом вдруг предложил: «Продай мне рамку, дед!».

«Она не продается».

«А ты продай!» — настаивал мужик.

Дед покачал головой.

«А хочешь, выйдем, и я тебе пива куплю?»

«Ты б еще сказал, что мне мороженного купишь».

«Пива, мороженного… а рамку ты не продашь?»

«Нет, рамка не продается. Это для друзей».

«Ну ладно. А что все-таки будет висеть в этой рамке?»

«Фотография. Фотография будет висеть».

«В золотой рамочке, да дед?»

Старик ничего не ответил.

«Хорошо, что мы с тобой не ссорились, правда?» — сказал мужик. Даже на секунду показалось, что голос у него дрогнул. Но это, наверное, только показалось.

«Я и не собирался ссориться…»

Он только начал фразу и тут же замолк, поняв, что снова начинает говорить глупости.

«Ну, ты начал загибать рамсы…»

«Забудь, об этом! Забудь!» — от волнения голос у него сорвался.

«Я уже забыл, дед…»

Сжал в одной руке рамку, другой крепко держась за поручни, старик пошел к двери.

«А хочешь, дам на аптеку, дед?»

Тот не оглянулся. Стоял в проеме скукоженный, втянув голову в плечи и дрожал.

Теперь, когда дед стоял, а не сидел, вжавшись в спинку сидения, стало заметно как он дрожит.

А дрожал он весь, от носа до пяток, пока автобус, наконец, не выпустил его на свежий воздух.

Мужик с туповатым лицом смотрел вслед. А потом он повел себя странно…

Для тех, кто вошли на следующей остановке, мужик вел себя как самый обыкновенный забулдыга, забывший где он и что он, и сквозь пьяную дрёму репетирующий разговор со сварливой женой.

Покачиваясь взад-вперед как Лобановский на особенно паршивом матче «Динамо», он бормотал себе под нос: «Никогда…

Давай никогда не будем ссориться.

Больше никогда…»

текст и фото: Алексей Бобровников