Как-то раз я приехал в их город в сезон мелкой мороси и первых гололедиц.
Люблю я этот городок, несмотря на мелкие ноябрьские козни. Всегда приятно знать, что на земле есть место, где (то ли в силу моей невнимательности, то ли благодаря удачному стечению обстоятельств) подлости можно ждать только от погоды.
Днем моросит, а ночью мокрая улица покрывается едва заметной пленкой. Утром выглядывает солнце и ничего, как будто, и не было… И только после обеда снова затянет тучами, и небо начнет опрыскивать вас водяной пылью, словно заботливая хозяйка свои монстеры и гардении…
В тот день я должен был поскорей возвращаться в столицу, но решил задержаться на пересадочной станции, чтобы проведать старого друга.
Его фамилия Вовк – по-русски «волк». Зовут Иваном, но по имени здесь его никто не называет, — какой смысл, когда такая фамилия?..
Так же, как Ивана, теперь и сам город, когда-то называвшийся Станиславом, а потом Ивано-Франковском, те из приезжих, кто хорошо знает моего друга, давно переименовали в Ивано-Вовковск.
Герой повествования, верней, его предтеча, встретил меня на своем старом черном мерседесе в двух кварталах от перрона.
Увидев, что я без головного убора (потерял когда-то в этих краях свою любимую бейсбольную кепку с изогнутым козырьком, и с тех пор, так и не найдя ей достойной замены, хожу с непокрытой головой) Вовк кивнул в сторону машины.
«Ты фуражку свою забыл» — сказал он буднично. (А ведь мы не виделись года три…)
Открыл багажник, — а там, в углу, действительно лежит моя старая кепка.
Я отряхнул ее от пыли и тут же нахлобучил на голову.
«Так-то лучше» — сказал мой друг.
«Куда?» — спросил я.
«В точку» – ответил он.
Нет, это не та «Точка», что в городе Калуш. Есть там одно кафе, так и называется – «Крапка» (по рус. – «точка»). Я когда-то нашел это место на улице, где не горели фонари, ни одна лампочка не светилась в окнах – маячила лишь вывеска кафе «Крапка», в котором мы и поставили точку в одном из наших с Вовком похождений…
Сегодня, чтоб далеко не ходить, обосновались в подвальчике неподалеку от вокзала.
До пересадки оставалось два часа. За это время можно успеть нырнуть в подвал и ненадолго забыть о времени. Как раз хватит на час забытья, и на то, чтобы успеть вернуться к реальности и вскочить в уходящий поезд.
В подвале было сухо и тепло, пахло соленьями, грубой и вкусной стряпней, глинтвейном, маринованным чесноком.
Разговор начался без долгих увертюр. Нам не нужно выяснять друг у друга, «как дети, как сам?» Дети Вовка выросли, оперились и улетели… У него дома – уже внуки, а мой единственный внебрачный сын давно вместе с матерью перебрался жить на остров Гернси.
И я не знаю и, может быть, никогда не узнаю, что стал дедом…
«А мой внук знаешь, что мне сказал недавно? Говорит: когда ты умрешь, я найду себе другого деда!..» — произнес Вовк – «Он не понимает… Они не понимают…»
«А ты ему что?»
«Ничего, улыбаюсь.»
«Молодец, что не стал спорить…»
«С кем спорить? О чем?»
«Вот именно…»
«Зачем им понимать! Если все понимать – тогда и жить неинтересно».
«Мудак ты…»
«Я тебя люблю»
«Аналогично».
Мы выпили за здоровье друг друга.
Потом за здоровье детей.
Потом еще за что-то.
Потом…
«Нет, ты только посмотри на них! — сказал вдруг Ваня, давясь от смеха. – Только резко не оборачивайся…»
Там, куда заговорщицки кивал головой Вовк, я ожидал увидеть какую-нибудь старуху с варварским декольте до пупка или парочку пялящихся на нас шлюшек с килограммовым макияжем. Или, по крайней мере, цирковую обезьянку с рюмкой текилы в руке… Все что угодно, только не это! За соседним столиком сидели, поглощенные обедом, два обыкновенных дородных мужика. По виду – партийные аристократы или директора колхозов.
Они только что отставили салаты и теперь принялись за бифштексы и огромную тарелку с соленьями.
«Ну и что ты там смешного увидел?» — недоуменно спросил я.
«Смотри сколько жрачки на столе! А они едят и ничего не пьют… Идиоты!» — воскликнул Вовк.
Я только теперь заметил, что «идиоты» за соседним столом запивали соленья компотом…
Мы прыснули со смеху, наливая в рюмки пшеничную. На старости лет Вовк пьет только водку – все остальные напитки давно кажутся вредным излишеством. Коньяк – вреден для сердца. Пиво полнит. Вино слишком тяжело для почек… Только водка, цитируя одного знакомого экспата – «идеальный клинсер».
Мы быстро разлили по новой. Чтобы, как говорят, «пуля не пролетела».
«А ты знаешь – Джованни умер» – как бы невзначай сказал Вовк.
Умер Джованни. Вот оно что…
Теперь я понял, что означала его короткая прелюдия; история про деда и внука.
Джованни…
Только дело в том, что я никогда не знал Джованни. Никогда не видел его в глаза и даже ни разу не слышал, чтобы Вовк рассказывал о нем…
Но по тому, как он произнес его имя, стало ясно, это – главная новость, случившаяся в этих краях с момента нашей последней встречи; новость куда более важная, чем отставки мэров, выборы парламентов и прочие заголовки, пригодные лишь для прошлогодних газет.
Так подошло время истории Джованни, и Вовк начал рассказ.
Иван и Джованни были тезками и лучшими друзьями. Последний был итальянцем. Отец его, убежденный коммунист, переехал в Советский союз в 50-е. Он решил перебраться туда, где родился коммунизм и где, по его убеждению, должны были родиться и его дети, чтобы вырасти в новой религии, в реальности нового мира…
Здесь, на «идеологический родине» отца, и увидел свет Джованни.
Через двадцать лет его старик вместе с семьей отправились в Италию – посмотреть «как оно там». Все были уверены – останется. К тому времени итальянец уже ненавидел СССР.
Но он вернулся – ведь он дал слово… Вот, какой у Джованни был отец.
Когда Джованни давно уже сам стал отцом, и его дочь сдавала последний экзамен в музыкальное училище, они с друзьями выпивали где-то на природе.
Джованни поднял рюмку и сказал: «Если моя дочь поступит, я пойду домой пешком!»
Все подумали: шутит. А дочь сдала экзамен на пять!
Назад идти было километров тридцать, но Джованни не сдался – пошел пешком, как и обещал.
Друзья сначала ехали за ним на машине, сигналя и улюлюкая. Потом отправились домой на кофе. Приготовили кофе и для Джованни, залили напиток в термос и отправились за другом.
Встретили его на полдороги. Остановились, выпили горячего.
«Джованни, садись, хватит вы..бываться!»
Идти оставалось еще километров двадцать… но он так и не сел в машину – пари есть пари.
В тот вечер, трезвый как стеклышко, он пришел домой поздравить счастливую дочь.
…Как умер Джованни?
«Он много пил – сказал Вовк. – Откровенно говоря, в последние годы Джованни был алкоголиком. Мы все это знали, и он это знал. Когда мы шли по улице и видели его пьяным, он сразу же сворачивал за угол… Не хотел показываться на глаза таким. И никто из нас не шел за ним. Все знали, – для него так будет лучше…»
Как-то раз Вовк пришел к нему в гости, и его друг изо всех сил старался сделать вид, что трезв. Он говорил с ним о музыке, об искусстве – как в старые добрые времена. Иван делал вид, что ему интересно… А Джованни держался так, будто голова у него такая же, как и раньше. Притворялся, что его совсем не тянет выпить. Джованни продержался несколько часов… А потом, напоследок, когда друг уже собрался уходить, предложил: «Давай я сварю тебе кофе? Как обычно, помнишь?»
В их компании только Джованни умел так готовить кофе… Каждый ингредиент, каждое движение –все он делал мастерски. Джованни хотел, чтоб Иван поверил – он все тот же.
«Я ушел, но что-то забыл у него дома. Какую-то запись, или зажигалку, или фуражку, как вот ты… Позвонил ему через час, когда добрался домой… И не узнал голос на другом конце провода. Когда я ушел, Джованни больше не мог сдерживаться…»
«И вот однажды – продолжил Вовк – Джованни бросил пить…»
«Совсем бросил?» — переспросил я.
«Да, представляешь. Дочь, которая давно уже жила в столице, позвонила ему и сказала: «Папа, я заберу тебя к себе… только, если ты обещаешь, что вылечишься.» Она знала, – если он что-то пообещает, то обязательно выполнит.
И Джованни прокричал в трубку: «Все, я больше не пью! С завтрашнего дня ты больше не увидишь меня пьяным!» Два дня он не пил. Ни капли. А на третий день ему стало плохо, и он умер…»
Так умер Джованни, так же, говорят, умер легендарный «грустный клоун» Леонид Энгибаров… Ему просто нужно было выпить чего-то крепкого, но не было рядом никого, кто понял бы, в каком лекарстве он нуждается.
Кто-то пьет за покойников не чокаясь – но мне кажется это издевательством над их памятью. Мне кажется, тем, кто ушел, должен быть приятен живой звон бокалов. Как бы они не жили, и от чего бы ни умерли, этот звук не может не радовать их…
До поезда оставалось четверть часа.
Чокнувшись, мы выпили за Джованни.
«Но ты же не собираешься бросать пить, правда, Вовк?»
«Теперь уже ни за что» — ответил тот — «Теперь я уж точно не брошу пить. Лучше умереть от водки, чем так, как Джованни…»
С той встречи прошло пять или семь лет. Давно мы не виделись с Вовком.
Я снова где-то оставил свою кепку, или подарил ее кому-то, как бывало с фетровыми шляпами: я все их раздарил красивым женщинам в киевских кафе. Нравилась женщина – я нахлобучивал ей на голову новую шляпу. И если шляпа подходила – уходя, оставлял ее там…
Теперь мы с Вовком иногда пишем друг другу письма. Вспоминаем о чем-то, что происходило раньше, когда мы виделись часто – не реже, чем раз в три года.
В наших письмах и телефонных разговорах мы больше ни разу не вспоминали Джованни. Может быть потому, что его история уже рассказана, осталось лишь вспомнить ее и попытаться как следует пересказать, поставив точку. Ведь каждую историю мы, подчиненные законам жизни и грамматики, заканчиваем именно так.
текст: Алексей Бобровников
