ПАРФЬОН І КОНТРАМУР
Тогда и появилась Она, та, кто была в этом совершенна, как бы придя по ветру моей перемены вкуса прямо в её вкусовую ловушку. Верно подданная сомнениям женщина, с которой кто-то другой пошёл бы только в разведку и больше никуда, она хорошо выглядела на фото, на мониторах, и даже неплохо — в зеркалах, а в масштабе реальности – как-то мелко. Закостенелые её движения были на неё велики, а их ассортимент был слишком мал даже для общения, потому природный отбор комфортних душевных состояний из этой реальности её увел, уволил, предоставив её реальность самой себе. В результате она даже перестала быть занудой: зануды всегда говорят о том, что видят, она же говорила только о том, чего не видел никто и никогда, хотя говорила всегда с опозданием, подстраивалась под каждого из всех своих предыдущих прихожан, потому каждый раз носила временный характер (а не то, чтобы не имела характера). От их, этих прихожан, членов-запятых оставались только многоточия. Наверное, потому её предложения были слишком длинны: она стала бояться точек, из-за чего каждую мысль ей было трудно закончить, потому мысли как бы отбывали в её мозгу пожизненные заключения за попытку свержения режима, и в большинстве после долгих мучений умирали, так и не увидев свет. Амнистировала она только те фразы, что были сказаны впервые, но высказывала их, вдребезги разбитые на такты, с неизгладимостью гладильной доски, на одной ноте. Вы долго можете слушать ноту фа?..
В людях, говорящих много, не могла не видеть пересказчиков: выжать сок ведь можно только из мысли, прижатой к стенке. В ответ ей было трудно не врать, потому что моя правда выглядела фальшиво, но она говорила, что это «невришки» шалят. Так мы и жили, как в уравнении на две неизвестных. Она много слышала о счастье и ею овладевало ощущение, что в качестве жизни ей досталась экранка, тусклая приглушенная копия какого-то яркого громкого оригинала, который теперь лишь осталось отыскать.
И она искала. Но так, словно воспевала отчаяние…
Легче всего быть принятым не за того, кем ты есть, ни за кого себя не выдавая… Мне не хватало усидчивости, ей — устойчивости, которую она компенсировала прилежностью, и делала много попыток не брать с меня слово, говорила, что я достаточно их уже раздал, а возвращаться к сказанному или написанному самим собой — это как конвертировать свои тексты по завышенному курсу прямо в пошлость, потому что придаешь им слишком много значения, и что способность сотворить должна превышать способность оценить. Но каждый раз непрямо срывалась, как будто небрежно бросая мне в спину знаки вопросов, и тут же стыдилась их, находя в этом ничтожность эскапад, проделанных без надлежащего на то прозрения, и научилась сдерживать слёзы за счет пускания слюней, и наоборот, пускать слюни в счет слез. В общем, она в нашей паре, как скрипка, отвечала за высокое, и в эту связь, растянутую, как поклонная часть юбилейного концерта, мы инвестировали все оставшиеся свои эмоциии, и когда то ли фаза взаимопритяжения минула, то ли истерся сенсор, отношения поверглись в лень, а мы остались ни с чем. Может потому что выдержка делает лучше тексты и вина, но только не чувства. Вот только мусор в кухонном ведре изменился к лучшему: его стало меньше.
(продолжение следует)
текст: Ростилав Шпук, иллюстрации – Яна Рациборинская
