Часть первая:
«Экскурсия в нижний город»
1
Девушка поставила сумку на бетонный парапет, туда же – наполовину пустую бутылку шампанского. Эта бутылка не первая (еще и какая не первая – знал бы он!) Из наркотиков с ней только никотин, да и то в сигаретах, толщиной с крысиный хвостик.
В тот вечер он прогуливался, кажется, с Катей.
Кажется-Катя была всем хороша, кроме едва заметного запаха лежалого белья (откуда только берется этот запах и как они сами его не ощущают!) и еще мысли о том, что все это у него уже было.
Но если первое отчасти поправимо (пользоваться стиральной машинкой можно и научить), то второе чувство не отстираешь, не выгладишь, не вытравишь никаким порошком.
Второе чувство называется «пустота». Пустота. Пусто Tide.
Со стороны выглядело так: вот идет он (справа), вот Катя (слева), а по его правую руку (ничто не заслоняет вид на парапет) торчит эта странная девушка. Длинноногая, лица на ней нет (голова наклонена вниз, волосы сбились на лоб), локти на каменной кладке.
«Обдолбившаяся модель, – решил он. – Интересно, что она здесь делает?»
Спит? Думает? Блюет?
Думает и блюет?
«Нанюхалась какого-то дерьма». – Подумал он с досадой и мысленно добавил: «Когда же все это кончится…»
Что кончится? К чему он это подумал?
«Когда же все это кончится» – одна из дежурных фраз, не означающих ничего конкретного, и уж тем более не предполагающая ответа.
Воздух был горячий и сырой, как в тропиках.
Может быть это кончиться? Жара?
Солнце садилось, но зной, превративший город в гигантский гриль, не спадал с приходом сумерек. После дождя от асфальта поднимались струйки пара.
Этот прохожий ненавидел тропики, и уж тем более тропики мегаполиса – смрад, перегар машин, перемешанный с тяжелым духом человеческих испарений.
Мужчине, чьими глазами мы смотрим сейчас на мир, около сорока.
Лысоват. Глаза острые.
Старый лис.
Хромой лис: припадает на одну лапу…
Его зовут Акопян. Беженец, сын беженца.
Человек, верящий в потустороннее, и, вопреки происхождению, напрочь лишенный практической жилки.
Проходя мимо девушки, Акопян сделал снимок внутренним зрением…
«Лучшие кадры всегда случаются, когда камеры нет под рукой». Вспомнив об этом, он в очередной раз поклялся всегда брать фотоаппарат с собой, и тут же о своем обещании забыл.
Обещания самому себе. Кто за них поручится?
Акопян обернулся, чтобы внимательнее рассмотреть экспонат, торчавший у парапета.
Здесь, на руинах старого храма, обычно тусят хиппи и другие любители лежать на траве, вперившись в облака. Манекенщицы редко забираются на такую высоту…
«Что она здесь делает?..»
Как и другие, въедливые и прилипчивые, словно вопросы из кроссворда, адресованные даже не тебе, но иногда часами не дающие покоя (что-то вроде «назовите столицу Великих Моголов?» или «кто был первым американским президентом, умершим от многословия?») вопрос «что она здесь делает?» прицепился – не отдерешь.
Длинноногая модель могла забрести сюда из бара «Прет-а-порте» – была в том районе такая претенциозная забегаловка, место сбора киевских манекенщиц. Сейчас там не то фаст-фуд не то арт-галерея, а может даже и арт-фуд-галерея (место, где, по выражению одного моего приятеля, «можно отведать кухню фьюжн: оливки с косточками от маслин»).
Вероятно, выбравшись из этого гастрономического чистилища, девушка доковыляла на своих высоких каблуках до вершины Андреевского холма и тут продолжила вечеринку наедине с собой, достав из пакетика какой-нибудь гостинец.
Кокс, ЛСД, амфетамины…
Одна из женщин Акопяна прятала все это под бюстгальтером. Под левой грудью – кокс, под правой – амфетамины. Или наоборот… Сейчас он не хотел вспоминать.
Не хотел, и тем не менее вспоминал, шагая вниз по брусчатке, пока особа, с которой он шел под руку, лепетала какой-то вздор. Даже не вздор… «Вздор» – это ведь что-то вздорное, а ее слова были ватой, набором несуществительных междометий.
«Одну из женщин», о которой вспоминал Акопян, звали Кристиной.
Когда он думал о ней, «одна из» теряло хвост и оставалось (выраставшее, к тому же, до всех заглавных) – ОДНА.
В глубине души он все еще любил её.
Без «глубины», «души», и «любви».
Попросту…
Он все еще её.
2
Сообщение из чата ввалилось в диалоговое окошко как раз в тот момент, когда Акопян собирался выключить компьютер.
– Tuk-tuk! S dobrim utrom! 🙂
Обычно он не отвечал на такие бессмысленные месиджи, еще и со смайликом в конце строки.
Ох уж эти чертовы смайлики!
Мог ли предположить писатель Набоков, ответивший однажды на бездарный вопрос журналиста двоеточием, снабженным закрывающей скобкой, что спустя полвека его ироничная находка превратится в настоящую «смайл-индустрию»?
Художники-аниматоры теперь дорисовывают незатейливым графическим фигуркам руки, ноги и хвосты. Все это – чтобы заполнить словесную яму, не дать сдохнуть безнадежно скучной фразе.
Теперь в электронных письмах кишмя кишат улыбчивые смайлики-колобки; размахивающие большой кувалдой гневные смайлики; однополые, бесполые, гетеро- и гомосексуальные человечки, целующиеся взасос; смайлики, поющие серенады, танцующие джигу.
Они так и просятся в конец предложения, подставляя автору плечо. Мол, не будь таким серьезным, расслабься, улыбочка!
Подключитесь до конца месяца и получите в подарок 30 дополнительных СМСок. И бонусный набор новых веселых смайликов!
Полный презрения к смайликам и проклиная собственную патологическую неспособность к импровизации, Акопян рассматривал фото девушки, постучавшейся в его окно.
А посмотреть было на что! Такой, как она, достаточно прислать письмо со случайным набором символов, чтобы адресат на коленях, как Кай, стал собирать осколки мертвых букв, пытаясь расшифровать ее послание. Он переставлял бы символы так и этак, переводя из латиницы в кириллицу, надеясь, что набор бессмыслицы, попавший ему в руки, – лишь обычная ошибка билингва, забывшего сменить языковой интерфейс. Так из какофонии вроде «lfdfq dcnhtnbvcz» должно было бы получиться «давай встретимся». И пока она не успела заметить ошибки и прислать исправленный вариант, получатель абракадабры отправил бы в ответ какую-нибудь очаровательную сентенцию.
Тонкий намек, терпкий и манящий, который ей пришлось бы расшифровать.
Что за сокровища присылал бы он ей! Каждое новое слово в цепочке становилось бы приманкой, обещанием еще большего удовольствия, приглашением к танцу со словами (будто танцу со шпагами) – этому отточенному и филигранному представлению, в которое она невольно оказалась бы втянутой.
Сначала можно было бы отправить ей что-нибудь из отполированных классиков, а потом, на десерт, вычурную строфу из произведений изобретателя смайла. Что-нибудь вроде: «О, поклянись, что веришь в небылицу, что будешь только вымыслу верна, что не запрешь души своей в темницу, не скажешь, руку протянув – стена…»
Но сейчас все было иначе. Стоило ей написать «tuk-tuk», и в голове Акопяна тут же образовалась словесная пробка.
Мысли гудели, хлопали дверьми, взывали к светофору, тщетно требуя включить «зеленый»… и не двигались с места.
Акопян написал ответ.
Cтер, чертыхнулся, написал еще, добавил смайлик, убрал смайлик.
Инстинкт Акопяна-охотника, первобытного дикаря с гиканьем несущегося за добычей, взял верх над Акопяном-меланхоликом.
Наконец руки набрали фразу и отправили ее вглубь сети…
Уже нажав «enter» он обнаружил, что вместо цепочки с таким трудом рождавшихся слов, переслал назад пустой ящичек для сообщений…
Не хватало только смайлика в конце, чтобы расписаться в собственном бессилии…
Но она ответила.
«Я сижу в чужой стране и скучаю. А ты?»
«Я? Вот уже полгода не выбирался из Киева, сплошная работа. Тебе не понять…»
«Ты хочешь сказать, мне не понять что такое работа?»
Где-то там, в Токио, ее лицо сделалось разъяренным. Ей показалось, что он, еще не зная ее, уже прилепил ценник.
Как же она устала от людей, полагающих, что ходить по подиуму – самое легкое из приятных ничегонеделаний. Следующее за ним – только мягкая, фривольная походка дорогой шлюхи, работающей на одного, в худшем случае – двух-трех хозяев, занятой, собственно, делом не больше часа в день.
«Итак, ты ходишь по подиуму в потрясных шмотках, и заставляешь маленьких человечков подпрыгивать от восторга?» – в конце строки он прибавил самый самоуверенный смайлик из всех, что были под рукой.
Шутить пытается…
Не смешно, Акопян.
Неуклюже, Акопян.
Или даже: «Ну и дурак ты, Акопян!»
Вот чем обычно возвращались ему остроты.
«Они не такие уж симпатичные, чтоб ты знал» – на том краю света она продолжала шипеть от злости.
А в голове у него вертелся еще с десяток вопросов, таких же идиотских, как предыдущий. Задающий слишком много вопросов никогда не получит того, что достанется тихому и скромному наблюдателю. Теперь уже мы с Акопяном знаем это, а ведь раньше каждый из нас привык спрашивать, не заботясь о результате.
Ответы получались размытые и уклончивые, а люди прятались в своих скорлупках, чтобы больше уже никогда не высунуться из них.
– Ты раздеваешься перед ними?
– Ты спишь со своим менеджером?
– Сколько раз ты делала это за деньги? За связи? За право получить работу?
– Был ли у тебя секс с женщиной?
Десятки других: провокационных, откровенно порнографических вопросов вертелись у него в голове.
Но Акопян спросил только:
«Почему ты одна?»
Не самый приятный вопрос, если разобраться. Почему он один? Хотелось ли ему говорить об этом?
Но она ответила.
«Я в чужой стране… Тут повсюду только маленькие человечки, которые смотрят на меня снизу вверх и просят сфотографироваться. А еще по соседству живут двое мальчиков. Они каждое утро бреют себе грудь и спрашивают, не слишком ли поправились за неделю…»
«А чем ты занимаешься по вечерам?» – спросил Акопян.
«Перечитываю Льюиса Кэролла. Играю в «го» с педерастом Карлом… Травлю офорты» – последовал ответ.
Акопян недоумевающе уставился в монитор, протер глаза, обмяк, чихнул, и, расслабившись, откинулся на спинку кресла…
В этот момент охотник стал дичью.
А разве не так было всегда?
3
Наступил медовый месяц месиджей. Она писала ему латиницей,снабжая письма самыми невероятными смайликами и закорлючками, прикрепляя к каждому свои фотографии из разных концов света.
Здесь она на подиуме в шапке размером с медвежонка-панду. А здесь – с живой пандой в токийском зоопарке; на показах в Милане; в рекламе бикини на фоне заснеженной Фудзи; в толпе друзей-геев; ненавистниц-подруг; в рекламе фешенебельных апартаментов, лифчиков, курортов, свадебных платьев, яхт, колготок, целых городов…
«Ya puteshestwuyu s 14 let. A kakaya twоya lubimaya strana?»
Акопян выбрал ту, где она не успела побывать, и стал рассказывать о Бейруте; о том, как ходил по кромке разминированного бананового поля, как ужинал в ресторане, принадлежавшем Хезбалле – месте, будто срисованном с дворцов тысячи и одной ночи. Там посреди двора – огромная площадь, окруженная стеной с башнями и минаретами, а в центре – стойла для скакунов, и сами арабские скакуны, бьющие копытом, и еще молодой месяц в черном небе как нарисованный, но он-то, как раз, и был настоящим…
А потом Акопян спросил: «Ты ведь на самом деле не существуешь?»
Девушка ответила: «Есть люди, которые как бы есть, но на самом деле их нет. А есть такие как мы: нас нет, но все же мы существуем… А ты позвони мне».
У нее оказался голос четырнадцатилетнего ребенка. Такой же как и пять лет назад, когда она впервые поехала в Японию позировать полуобнаженной на заснеженных предгорьях Фудзи.
«Кирейна кодомо. Чиисай-но мусуме». Изящная девочка-ребенок на фоне полных бутонов сакуры.
Так у человека, в существовании которого Акопян до последней минуты сомневался, появился голос. У голоса был тембр и его оттенок нравился.
Звуки, паузы и слова наложились на буквы, письма, портреты.
Теперь у каждой закорлючки был звук: у «я сейчас» – шорох одежды; скрип стула – у «ну вот»; долгий выдох – у смайла; у «ну, как знаешь…» – долгий вдох.
Несколько месяцев они прислушивались друг к другу. Это была иллюзия интимности, создаваемая звуком голоса на другом конце провода, когда в комнате выключен свет и зажмурены глаза…
4
Она не обещала звонить – это было чем-то само собой разумеющимся. Вызов с неопознанного номера случался каждый день около четырех часов по киевскому времени.
Крохотная, 2Х3 метра каморка, которую арендовало для Кристины агентство, выглядывало единственным окном на улочку с полудюжиной караоке-баров и видом на металлическую крышу офисного центра, похожую на завалившийся борт авианосца.
Очень скоро в этой комнатушке поселился Акопян…
Стены там были совершенно белыми. На одну из них Кристина приклеила канцелярским скотчем несколько его фотографий –портреты, присланные по е-мейлу и распечатанные на цветном принтере. Теперь, даже когда они не говорили по телефону, она могла обращаться к его изображению.
«Может, ты останешься в Японии, а я уеду в какой-нибудь Ирак…
Ты влюбишься в модельера, а я в 147-ую жену шейха. Меня четвертуют, а ты станешь знаменитой. Мы прочтем фамилии друг друга в новостях…» – шутил Акопян.
Она смеялась и просила рассказать что-нибудь еще, просила разговаривать с ней, подарив ей свое время, потому что это заставляет хотеть возвращения домой и не умереть со скуки в том мире, где нет ничего, что приносило бы радость.
«И не смей уезжать ни в какой Ирак, слышишь!?» – не попросила, потребовала она.
«Почему?»
«Ты мне нужен здесь» – ответила Кристина.
Здесь… Теперь он знал, что где-то на планете есть место, где без него, Акопяна, жизнь невозможна. И даже иллюзорность «здесь» не уменьшала наслаждения от «ты мне нужен». Так они разговаривали часами. Главными теперь были даже не слова, а прелюдии и смазанные окончания, все эти «ммм» и «нууу», смущенные покашливания, движения сухих или напротив – губ… Маленькие шумы, которые дикторы новостей считают «браком» – вот, что было самым ценным.
Когда Акопян, наконец, заставил себя повесить трубку, в Киеве было два часа ночи.
В Токио уже давно наступил день.
5
Акопян шагал вниз по Андреевскому спуску, к храму Успения Богородицы и памятнику Григорию Сковороде. Девушка следовала за ним на расстоянии вытянутой руки. Девушка-предлог, девушка-междометие…
Встречи с глупышками оказывали на него седативное действие.
Звучавший над ухом набор слов отвлекал от реальности, позволяя плыть одному, молча, в теплой, соленой воде прибрежного рифа… плыть без ряби, не привлекая акул.
Мысли Акопяна нельзя назвать веселыми, но они, по крайней мере, были настолько стары, что не раздражали.
Думал он о том, что однажды упустив счастье, обречен теперь приносить радость всем женщинам мира. Он чувствовал себя скоморохом, трибуналами всех инстанций приговоренным носить шутовской колпак. Только поблизости не было никого, кого ему хотелось бы развлекать.
Таблетка по имени «Катя», которую он проглотил, чтобы успокоить расшатанные нервы, прекращала действовать.
От асфальта после дождя шел пар, и говорить, а тем более слушать и отвечать, или (еще чего!) понимать сказанное и услышанное – было практически невозможно. Впрочем, он и не старался.
«А ты знаешь, что Рюмин сделал? Такое!.. Я не ожидала! Они с Василием Петровичем…» – продолжала девушка свой поток (потёк, отёк?) сознания.
Акопян вздрогнул, на секунду вернувшись в пустой и бесполезный мир, где жили Катя и этот Василий Петрович.
В мир реальности.
Имя Рюмина, не имевшее ровным счетом никакого значения, напомнило другое, куда более страшное слово.
«Не рюмсай. Будь мужчиной» – звучал голос у него в голове.
Сотни раз один и тот же голос. Сотни раз – в одной и той же голове…
Диалог, в котором одни и те же вопросы и ответы звучат десятки, сотни раз, но всегда в новой интерпретации, с новым штрихом, оттенком, поворотом головы.
В той проклятой сцене, сыгранной без репетиции, все выглядело натурально и потому так унизительно для него. В той самой сцене, где он удостоился уничижительного «будь мужчиной».
В своем воображении он переиграл этот эпизод. Теперь, в диалоге с призраком, все наоборот: она истеричная и метущаяся, он – ладный и мужественный.
Акопяна вернул к реальности стук массивных каблуков по брусчатке. На ногах у женщины, проходившей мимо, были ЕЕ туфли.
«Она – не она. Она – не она. Она – не она…» – неровно выстукивали каблуки.
Каблуки были тяжелые, на высокой платформе.
Акопян поднял глаза, как вскидывает ружье солдат расстрельной бригады.
Где-то на уровне талии стало ясно – не она.
«Какое смешное слово «супинатор». Откуда только такие слова берутся?» – подумал он.
Они почти спустились к площади. Оставалось метров сто. Непонятный гул, начавшийся несколько секунд назад, материализовался. Впереди, из-за зданий бывших складов и товарных бирж, показалась колонна грузовиков. Глухо ворча, тяжелые сороконожки, одна за другой сворачивали на площадь.
Еще пятьдесят метров, еще двадцать пять…
«Вот Рюмин и приехал! А она и не знала, что Василий Петрович купил «хаммер», конечно она афигела» – продолжала жужжать девушка у него над ухом.
«Два сантиметра» – пробормотал Акопян.
«Что – два сантиметра?»
«Если у тебя есть машина, член делается длиннее на два сантиметра. А если хаммер – то на три. Так говорит Арестархов».
«А…» – протянула девушка-междометие.
Девушка-туман, девушка-вата.
Знаете, что такое парадоксальная свобода? Это когда добился желаемой свободы, а что с ней делать и непонятно.
Может быть, убить кого-нибудь? Например – себя?
Вот крику-то будет: еще один атеист, сбитый грузовиком.
Осталось только выбрать – под какой…
И буду блеклый и прозрачный. Как Вивьен Ли на мосту Ватерлоо…
Говорят, самоубийцы не переходят на другой уровень, а застряют
где-то между туманом и миром живых.
Туман. Фонари. Труп.
«И дух божий носился над водою…»
А еще говорят, после смерти будет свобода и бессилие.
Нет, я не хочу быть призраком.
Я не хочу быть Вивьен Ли.
6
Акопян и его спутница спустились на площадь. Светофоры мигали желтым. Кажется-Катю он отправил домой на такси.
Избавившись от нее, почувствовал, что исчез запах залежалого белья. Таяло и еще кое-что – там, наверху, от девушки, похожей на наркоманку. От той веяло чем-то неуловимо знакомым: чем-то детским, молочным, щенячьим.
Акопян шел, прихрамывая, вверх по улице. Старая травма, отдававшая болью в надкостнице, казалось, простреливала спинной мозг…
Нарочно, или бессознательно – он отправился домой тем же путем, которым пришел.
Ночь обещала быть жаркой и долгой.
Медленно, матерясь на больное колено и бормоча под нос обрывки фраз, Акопян взбирался по крутой, брусчатой дороге.
То ли из-за церкви, то ли из-за лысой горы, медленно вползала на небо огромная грейпфрутовая луна.
Акопян еще не мог видеть ее, а значит время воспоминаний, связанных с нею, пока не наступило…
Никто и ничто не отвлекало его от основного занятия.
Он вновь разговаривал со своим любимым привидением, и привидение отвечало ему.
7
Вначале было слово, и слово было Skype.
Господь бог послал к ним сына своего Никласа Зеннстрома –создателя программы бесплатной видео-телефонии.
В тот год закончилась эпоха разорительных телефонных счетов и бесплотных слуховых галлюцинаций.
Аллилуйя!..
Бета-версия программы дьявольски барахлила. Картинка напоминала ночной клуб – танец лунатиков, пляска самого святого DJ-Vitta: вспышки ультрафиолета выхватывали из аквариума танцующих тел выпученные глаза и сиюминутные позы.
Бесконечный «блик-блик-блик» позволял спрятать угловатость и бессистемность движений.
Безумие ритма.
Катарсис кислоты.
Так же было и с Кристиной. Либо бог «Сети» гневался, либо его Франкенштейн еще не научился говорить…
Поток оцифрованных поворотов головы, движений ее вечно неспокойных губ вдруг застывал на мгновение. Потом кто-то, прятавшийся за кадром, резким рывком отбрасывал в одну половину экрана голову, а в другую – глаза и руки.
За доли секунды лик королевы превращался в искаженную маску с рыхлой и гадливой линией губ.
Странная вещь – когда они встретятся вживую, кое-что от этой недоработки в программе останется и в женщине, появившейся из мировой паутины.
Что-то дьявольское, злое, сидело в уголке ее рта, маленьким бесноватым глазком зыркало вдруг из-под длинных ресниц.
Акопян мечтал, чтобы только красивое лицо Кристины оказалось реальностью, а то, другое – лишь прихотью странного сна…
Но оно не хотело уходить. Кривлялось, пакостило, вертелось как писклявая юла, топало по жестяному подоконнику воробьиными лапками и требовало: «посмотри на меня!», «взгляни, какая я, твоя любовь?»
«Que tal?» – как на рисунке Гойи вопрошала старуха, сжимая зеркальце костлявой лапой.
Теперь он знал наверняка: девушка, которую он так жаждал, была отнюдь не тем, к чему он опрометчиво позволил себе привыкнуть.
И все же, где-то в глубине души Акопян, рожденный в касте фотографов, втайне мечтал зафиксировать неуловимо меняющуюся черту между ее красотой и уродством… Нащупать грань между ними, чтобы приблизить, растянуть на весь экран каждый бит ее кожи. Тогда он сумеет разложить ее на атомы, на микроны. Лишь засняв этот миг, он сможет почувствовать ее по-настоящему…
Чтобы понять ее.
Чтобы избавится от нее.
Как и каждый по-настоящему жестокий человек, Акопян не отдавал себе отчета в степени собственной бесчеловечности.
8
Кристине выпало целых три выходных. В первый день она решила никого не видеть, второй – воскресенье – как нельзя лучше подходил для трипа; оставался целый понедельник, чтобы понежиться в постели с ценными результатами и отойти.
Накануне она штудировала Кастанеду – похождения Карлоса и Дона Хуана. Утром прочла главу, в которой учитель и ученик в ходе магического ритуала зашивали рот и глаза ящерицам, отправляя одну из них разузнать новости там, куда не может заглянуть человек. Первая ящерица не должна была разболтать ценные сведения по дороге, доверив информацию только своей подруге… с зашитыми глазами.
Описано все было крайне реалистично; автор вызывал в девушке неподдельное доверие к своим экспериментам.
«Определенно, ящерицу они выбрали неспроста – думала Кристина – Но почему именно ящерица?»
Все утро она задавала себе этот вопрос, а затем решила: сегодня!.. Было решено посетить террариум на пике «торжественного состояния».
Пятимиллиметровый отрез бумаги прилип к нёбу, до ботанического сада как раз идти около получаса, а если живописными тихими закоулками – можно растянуть до минут сорока пяти…
Но ведь ящериц было две – впервые было и две бумаги…
На улице солнце, сигареты в запасе, экзотические растения, небо и одиночество.
Змеи, вараны, крохотные хамелеоны, ящерица Молох, похожая на доисторического динозавра с множеством рогов, растущих из панциря. Гигантские папоротники в десять раз больше человеческого роста, все вокруг шевелится, ползает, дышит… Все начеку.
«Какая странная» – подумала Кристина и поежилась.
Геккон показался ей созданием больным, одиноким и неподготовленным, какими иногда кажутся люди, страдающие синдромом Дауна. В нем не было живости, присущей степным ящерицам, которых ловили в детстве соседские мальчишки, чтобы пугать ее, незаметно сажая в волосы или подбрасывая за шиворот. Те уже давно не вызывали эмоций; они выглядели привычно, как бабочки или муравьи, но эта…
В каждом движении рептилии было что-то невыносимо чуждое. Взгляд мог проникать гораздо глубже, чем взгляд любого другого живого существа…
Описание, как будто выжженное на стене, расплывалось, от него болели глаза, но не дочитать его было невозможно – каждое слово в нем казалось невероятно важным.
«Уникальным свойством геккона является умение удерживаться на любой поверхности. Каждая лапка обладает двумя миллиардами окончаний. С их помощью геккон прилипает к предмету, взаимодействуя с его поверхностью на уровне молекул».
Кристина снова перевела взгляд на существо; заглянула в глаза, неотрывно следившие за каждым ее движением.
«Как спросить?
Откуда придет ответ?
Мои глаза не зашиты! Может – закрыть? Мне стать… меньше?»
Кристина представила себя среди растений и гигантских ящеров, бегающих, парящих в небе, ищущих…
Пара глаз одного из них – напротив.
Огромные, как две планеты из эпохи мелового периода. Она вплотную приблизилась к ним, словно исследовательская станция NASA, вооруженная сверхсовременными телескопами. Сложно сказать, сколько времени она провела в таком состоянии.
«Где ты бываешь, чтобы узнать?»
Каждая мельчайшая фракция его глаз знала ответ, но в каждой из них он был неполным… Ей показалось, что нужно увидеть все точки одновременно, и тогда информация соберется воедино, представив собой что-то вроде голограммы.
«А ты уверена?» – прозвучал в голове Кристины какой-то голос.
Она больше не могла отвести взгляд от раздробленного на десятки тысяч фракций ответа.
«Зашей глаза второй. Вторая нашепчет…
Взаимодействовать с поверхностью на уровне молекул…»
Еще несколько секунд и она окажется там, станет частью этого.
«Тише, тише, он же за стеклом» – Кристина застыла. Невольно спрятав руки за пояс, она как бы успокаивала себя: «тело на месте»…
В следующее мгновение почувствовала, как что-то прикоснулось к ноге. Отчетливо. Движение вверх по бедру.
Кристина попыталась сбросить нечто, вцепившееся в нее.
Геккон, не меняя выражения, все так же рассматривал плоскость комнаты, в которой стояла девушка; маленькую песчинку, прилипшую к стеклу; листья растения внутри своей прозрачной клетки; насекомое…
Он раскрыл пасть, и напряг лапы для прыжка.
Она почувствовала на шее влажное прикосновение.
Стало невыносимо противно.
Геккон сделал рывок вперед и влево. Кристину отбросило вправо. Ощутила боль в ребре. Невыносимо мокрое на шее. Поглощало. Желало…
«Секс?» – Кристина оцепенела. Стоявшее сзади сдавило ее грудную клетку…
Кристина не задавала вопросов о том, как существо выбралось на свободу.
Она знала – это ОНО.
«Не может быть, чтобы секс!!»
Геккон расстегнул зиппер на своих левайсах.
Еще несколько секунд и, казалось, от ее крика лопнут все стекла.
«Крис…» – пытался успокоить изумленный голос за спиной. Руки продолжали сжимать девушку. Он видел только ее одну…
Геккон схватил насекомое, сидевшее на ветке.
Парень убрал руки. Манекенщик из агентства. Шел за ней всю дорогу. Подсматривал. Хотел удивить. Она два раза сказала «нет». Может, просто ломака?
«Крис, все в порядке, это же я, Крис…»
Ничего не говоря, не оглядываясь и стараясь не смотреть по сторонам, Кристина выбежала из помещения.
Сотрудник террариума, гревшийся на солнышке у входа, проводил ее взглядом сытого варана: «Какая нервная дичь… Беги себе. Беги…»
Ни о чем не подозревавший геккон за стеклом мирно уплетал длинноногое зеленое насекомое…
9
Девчушку, наряженную в костюм домино, с огромными, размером с коньячные бокалы, серьгами в ушах, волокли по улице трое чахлых юнцов.
Хрупкая, она казалась очень хорошенькой – если судить по той части лица, которая угадывалась под взлохмаченными патлами и огромными очками в форме карточных пик. Непонятно, как можно видеть что-либо сквозь очки, инкрустированные несколькими рядами стразов.
Но ей и не нужно было ничего видеть. Компания прошла всего несколько метров и ноги девушки окончательно отказались слушаться. Тогда ее подхватили под мышки и погрузили (довольно небрежно, очками вниз) на заднее сидение машины. Автомобиль был под стать всей компашке, – седан перламутрового цвета, разрисованный звездами самых разнообразных форм.
Кристина наблюдала за происходящим из окна своей комнаты.
“Lucy in the sky with diamonds” – подумала она, знавшая и английский, и Битлз, и Люси…
Ей безумно захотелось сейчас «шабу-шабу» – этого удивительно нежного телячьего мяса молочного цвета. Его нужно нарезать самому, сидя за обеденным столом, тут же бросать в стоящее рядом чугунное блюдо с кипящей водой и через три секунды, когда мясо готово, останется лишь опустить его в пиалу с соевым или кунжутным соусом, где уже плавают крохотные колечки зеленого лука.
«Шабу» было одним из редких удовольствий, которые диктуют собственное время. Не успев отведать его до полуночи, Кристине пришлось довольствоваться вторым номером в ее хит-параде местных деликатесов – обычными суши из красной рыбы.
Ресторанчики и магазины на первых этажах, казалось, никогда не закрывались. Суши были повсюду, но самые лучшие в это время суток – на рыбном базаре.
Ночь сползала куда-то в японское море, и базар Тцукидзи наполнился торговцами и рыбаками, сбывающими улов.
За четверть часа она добралась до места.
Тут были все морские чудища, пригодные в пищу: омары, с усами длиной с небольшую бамбуковую удочку; ящики с осьминогами, походившие на клумбы с проросшими изо льда огромными розовыми цветами…
На осьминогов она старалась не смотреть. Они напоминали ей нечто очень страшное, при одной мысли о чем Кристина поежилась.
Однажды она видела девушку с вытатуированным на спине осьминогом.
Тату казались ей чем-то не менее жутким, чем ожог соляной кислотой. Татуировка – и девушка выброшена из бизнеса навсегда. Один крохотный рисунок вечным чернилом – и она больше никогда не выйдет на подиум в нижнем белье. А ведь именно эти показы Кристина любила больше всего.
Одна лишь мысль о татуировке вселяла ужас; так же, как тот сон с ящерицей.
Прошло несколько месяцев после ее похода в террариум. И вот, когда она уже почти успела забыть, Кристине приснилось, будто на внутренней стороне бедра появилась татуировка крохотной рептилии. Она была как живая, с растопыренными перепончатыми пальцами. Кристина завороженно смотрела на нее, и вдруг ящерица начала шевелится, продвигаясь неуверенными маленькими шажками вверх по бедру – новорожденная, только что избавившаяся от яичной скорлупы.
Кристина зажмурилась. Когда открыла глаза, рептилия смотрела на нее холодным взглядом. Она все еще была плоским, двухмерным изображением. И тут к своему ужасу, Кристина обнаружила, что ящерица стала увеличиваться в размере. Но росла она не сама по себе. То есть это создание, следуя закону физики, не взялось из ниоткуда. Ящерица росла из бедра, натягивая на себя гладкую как шелк кожу.
Кристина хотела вскочить, броситься в ванную и смыть это мерзкое существо – но ужас приковал ее к постели. Дрожа, с непослушными, холодными, саднящими руками, она смотрела на рождение нового организма. Ящерица уже стояла на четырех лапах. Они по-прежнему увязали в коже, и там, откуда появилось существо, оставался большой розовый рубец в форме тела пресмыкающегося.
Кристина почувствовала, что теряет сознание. Резкий приступ тошноты и вдруг что-то горячее, приторное, соленое, потекло по подбородку.
В этот момент она проснулась. Два дня не выходила из дому – отменила все показы и фотосессии. Несколько дней ноги были как ватные, и Кристина тайком поглядывала на свое бедро в поисках следов рептилии.
Она боялась, что ящерица может вернуться, и ее увидит чей-то любопытствующий объектив. Тогда вся тщательно спланированная жизнь будет разрушена одним щелчком фотокамеры.
Видение был таким реальным, что любое воспоминание о нем, или вид не только ящерицы, но любого пресмыкающегося, насекомого или членистоногого, заставляли ее вздрагивать.
Проходя мимо лотков с осьминогами, девушка зажмурилась, стараясь не смотреть. Отвернувшись и ускорив шаг, Кристина затылком почувствовала тысячу пристальных взглядов.
Заставив себя раскрыть глаза, она увидела перед собой лотки с шевелящейся массой из клешней и усов. Вопреки ожиданиям, крабы не вызвали у нее негативных эмоций; проходя мимо них она улыбнулась.
Торговцы морскими тварями откровенно разглядывали ее. С длинными, тяжелыми темно-русыми волосами, в короткой юбке, едва прикрывавшей самую пикантную часть ног, она была одета совсем не по погоде.
Русалка Нингё… Маленькие морщинистые япошки пожирали ее глазами, как будто верили в древнюю легенду, что отведавший мяса русалки рыбак обретает бессмертие.
Наконец Кристина очутилась возле района красных рыб. Подойдя к рядам с огромными тунцами, заметила выпученные глаза одного из них и положила руку на холодный твердый лоб рыбины.
Тонкие пальцы ощутили холод морских глубин, нос – запах ночного японского моря. Кристина одернула руку и быстрыми шагами пошла в сторону маленькой улочки, отделявшей базар от остального города.
Там была целая череда крохотных суши-ресторанчиков, где уже разделывали ночной улов.
Скоро там окажется и ее новый знакомый – огромный тунец. А может быть, его ждут еще несколько часов показов «ню», фото-сессий для туристов, а затем долгий торг за тушу, которая достанется шеф повару какого-нибудь элитного заведения.
Кристина заказала несколько суши из тунца, зеленый чай «сенча» и уселась лицом на восток.
Девушка забыла об осьминогах, гекконах и других тварях, образ которых преследовал ее последние дни.
Поглощая тающие во рту кусочки рыбы, она думала об Акопяне.
Она на миг почувствовала себя четырнадцатилетней, какой приехала в Токио на свою первую съемку в стиле «анимэ».
Две недели. Осталось всего две недели…
Кристина улыбалась.
Обитательница страны восходящего солнца, она, одной из первых на планете, встречала рассвет.
10
На следующий день его женщина исчезла. Не было больше ни звонков, ни сообщений – успокаивающих вечером и бодрящих утром, когда они заставляют вскакивать с постели и бежать к компьютеру быстрее, чем запах горячего кофе с корицей.
Еще вчера Акопян наслаждался легкостью и покоем, царившими в их виртуальной семье; но стоило оставить пустоту незаполненной, как тут же в голове, будто в пустом раскаленном чайнике, забытом владельцем на плите, становилось жарко и неуютно.
Телефон токийской квартиры молчал, а е-мейл отзывался посланиями робота «Mailer-Daemon», сообщавшими, что “письмо одному или нескольким получателям не может быть доставлено”.
В первый день Акопян крепился и не звонил.
Следующие двадцать четыре часа он провел не выпуская из рук телефонной трубки.
Вечером, добравшись домой, Акопян попытался уснуть. Но (как и каждым из нас, недостаточно уставшим за день) демоны Акопяна овладевали им, только лишь голова касалась подушки…
11
Хроника исчезновения Кристины с точки зрения мобильного телефона Акопяна:
13 июня. Вечер.
22:27 – Пропущенных звонков нет. Сообщений нет. Акопян убеждает себя не проверять почтовый ящик, а спать.
22:40 – Акопян проверяет почтовый ящик. Пусто. (Зачем он открывал его, если все и так ясно?)
22:42 – Все еще нет звонков. Акопян устанавливает телефон на режим «беззвучный». (Если он обеззвучен и перевернут экраном вниз, владелец может продолжать лелеять надежду спустя какое-то время, взглянув на экран, обнаружить пропущенный звонок…)
22:45 – Надежды не оправдались. Звонков нет.
22:47 – Телефон возвращен в режим «обычный».
22:48 – Первый за вечер звук СМС-сообщения. Это информация от службы такси о введении новой системы скидок. Отчаяние. Проклятия. Исходящий звонок на токийский номер, который по-прежнему не отвечает.
22:52 – Акопян проверяет телефон. Никаких звонков. Снова отключает звук.
23:01 – Лихорадочно меняет режим с «беззвучного» на «обычный» на тот случай, если Кристина будет звонить со стационарного аппарата с добавочным номером, на который невозможно перезвонить.
23:03 – Включив звук, но уже не доверяя самому себе, Акопян зарекается смотреть на экран до 24:00.
23:23 – Запрет нарушен. Все внимание – на экран. По-прежнему никаких сигналов.
23:50 – Телефон лежит на столе, вне досягаемости протянутой руки. Акопян пытается уснуть.
23:57– Сообщение от приятеля с предложением совместной выпивки. Разочарование. Ругань. Мат. Немедленное согласие.
00:01 – Угрызения совести. Попытка самоконтроля. Письменный отказ от выпивки. Принуждение себя ко сну.
14 июня. Утро.
02:47 – Звонок от Кристины.
– Привет. Ты спишь?
– Сплю. То есть, нет. А ты где?
– Все нормально, я в Сеуле.
– Твой голос доходит с запозданием, как будто… Вот, ты что-то говорила, а ко мне сейчас только дошло.
– Я в Сеуле.
– Я уже понял.
– Вчера прилетела, снимали два дня.
– Понятно. Как погода?
– Нормальная. Что-то случилось? Ты никогда не спрашиваешь: «как погода?»
– Нет, все нормально.
– Они тут такие странные, еще хуже японцев. На нас вылили чуть ли не цистерну воды, потому что мой партнер в плавках все время отвлекался. Это какой-то кошмар. Но зато я так счастлива… Завтра приезжает Карл. Будет хоть кто-то свой… А у тебя точно все в порядке?
– Да. Только ко мне не приезжает Карл, поэтому не так, как у тебя.
– Ты что на меня сердишься?
– Нет.
– Ты меня ревнуешь?
– Нет… Да.
– Почему?
– Я же тебя не слышал два дня.
– Я хотела позвонить, но прилетела, и нас сразу же забрали на съемки.
– …
– Я хотела тебе что-то важное сказать…
– Говори.
– Я много думала обо всем этом.
– …
– Я хотела тебе сказать, что я… хочу тебя в своей жизни.
– …
– Ты меня слышишь?
– Слышу, я…
– Ты любишь меня?
– Наверное… Ну, то есть… Я… Э-э…
От неожиданности Акопян разменял все свои глаголы на междометия. Кристине вдруг стало тошно.
– Извините, кажется я ошиблась номером.
В трубке – длинные гудки.
В ту же секунду, не дожидаясь, пока погаснет экран, Акопян разбил телефон, швырнув его об стену. Все было кончено, и первый, кому он хотел отомстить за это, был мобильный аппарат.
12
Минут пять Акопян лежал, уставившись в потолок. “Я хочу тебя в своей жизни”… Он не понимал, что делать дальше. Она сказала ему то, чего он больше всего хотел, но меньше всего ожидал услышать. А он не сказал ей того, о чем больше всего мечтал, но боялся произнести вслух…
Конечно, через несколько минут они найдут друг друга в сети и будут длинные объяснения, слезы, виртуальные объятия, сладкие анонсы… будет понятно, что все уже случилось, пусть только на словах, но что все между ними уже решено.
Разумеется, есть еще тысячи непонятных нюансов: Как ты движешься? Как меняется выражение лица, когда ты взвинчена и когда в покое? Какие у тебя руки? И самое главное – как ты пахнешь?
Да, оба понимают, что когда они встретятся, все может закончиться так же молниеносно, как и началось; вздуться и лопнуть, упав на пол до неузнаваемости жалким клочком.
Но, так или иначе – все это будет потом. И (как знать?) может быть, им снова повезет, как повезло с самим фактом знакомства, и наконец-то в реальном мире материализуется то, о чем мечтают все без исключения Кристины и Акопяны – обоюдоострое, (а, значит, безопасное для обоих), вызывающее зависть всех тех, кто влюблены вопреки собственному желанию; вообще всех, кроме одной из миллиона пар, о существовании которой каждый из нас когда-то слышал, но никогда не видел воочию.
И в этот раз все было именно так, если бы не одно «но»… Уже тогда, в первые минуты разговора, она знала: он боится сказать ей, что любит. Значит – боится принять ее такой, какая она есть.
Но ведь она знала о нем не больше, чем он о ней! И при этом первая рискнула произнести вслух то, что на их, лишенном всякого формализма языке, фактически означало: «и в болезни, и в здравии, пока смерть не разлучит нас…»
После своего первого признания, на которое ее мужчина не ответил, Кристина почувствовала, что Акопян может струсить. Этот спокойный и сильный человек под чьей защитой, пусть даже на расстоянии, она жила все эти месяцы…
Несколько часов разговора сгладили первые секунды разочарования. Кристине не хотелось верить, что Акопян способен на страх… Больше всего на свете она ненавидела трусов.
13
Вот уже месяц, как Кристина переехала к нему. Большой чемодан с запасом одежды и не менее увесистый металлический ящик-косметичка воцарились в углу спальни.
Косметичка по форме и весу напоминала шарманку. Походная мастерская красоты с лосьонами для всех частей тела, и даже частей частей тела. От ресниц до кончиков пальцев – все для женщины, желающей быть красивой как на длинном фокусе, так и при макросъемке. Звездная пыльца и ладан, шоколадные скрабы (только девушки понимают нежную цепкость этого словосочетания). «Краб-скраб-шкраб-шкряб» – смесь твердых частичек и нежного, пахнущего шоколадом лосьона, которым красотка натирает все тело, снимая подслащенной наждачкой состарившийся эпителий.
С помощью вот этой туши она создаст новое измерение; увеличит глаза и нарисует скулы там, где хочет их видеть сегодня, проснувшись пряной восточной, или неожиданно нордической звездой.
Или так: вставшая не с той ноги, разгневанная уже забытым сном, она захочет одеть себя в запахи агрессивной вамп… Тогда к ее услугам духи «Возненавидь меня», пахнущие едкой завистью.
Под черным капюшоном будут видны только кроваво-красные губы и острые глаза. Это – образ «не подходи – не могу».
Не можешь – не подходи. Но кто признается в этом СЕБЕ?
Все это лишь неполный перечень реквизита женщины-иллюзиониста.
Недаром наши дедушки учили смотреть на женщин до рассвета. Изучению утренних красоток «а-натюрель», то есть без косметики, мой дед (художник, женатый на двух актрисах и испытавший бессчетное число старлеток и гримерш) посвятил самую продуктивную часть своей жизни.
В конце концов, а кто жил иначе?
Как еще жить в эпоху «если завтра война?»
14
Кристина занималась любовью медленно, как хамелеон ползет по тянущейся над землей лиане. Ритм и темп одинаковы на протяжении всего пути – тысячи километров параллельно экватору.
Жары, почему-то, нет.
Во время близости она будто отстранялась, переставая быть участником происходящего.
Не было инерции, когда, достигнув пика, возникает желание дрейфовать по нежной, успокоившейся поверхности; нос медленно трется о прохладную гладь…
Через минуту после она отбрасывала его, как змея сбрасывает кожу. Дальнейшие прикосновения были пошлостью. Стимуляцией. Симуляцией чувств.
Лежа на боку, он гладил ее спину, вполголоса произнося слова, которые привык говорить в такие минуты:
«Та самая прекрасная женщина в мире. Ты самая прекрасная…»
Он повторял это почти механически. Это было заклинание, мантра, отче наш.
«Иже еси в ней и не избави меня от нее.
И дай ее мне завтра, и послезавтра, и во веки веков…»
Невыносимо нежный Акопян.
Отвратительно нежный Акопян.
Нужно было очень любить его, чтобы признать такое поведение симпатичным…
«И не прекращай искушение, и не избавь меня от лукавой, ибо твоя есть сила и слава навеки… Аминь».
15
Почти каждую ночь Кристина кричала во сне.
Это началось во вторую неделю после приезда. Сквозь сон она пыталась прогнать кого-то, бормотала странные фразы. Акопян будил ее, вытаскивая из ночного кошмара. Кристина сбрасывала одеяло и принималась сантиметр за сантиметром рассматривать свое тело. После тщательного обследования она успокаивалась и снова шла в руки к своему мужчине, пытавшемуся унять слезы и дрожь, бившую ее с головы до пят. Сколько бы он ни спрашивал, что происходит – девушка только качала головой.
В тайне Кристина мечтала, чтобы Акопян хотя бы раз смог увидеть то, что видит она; чтобы он был с ней в ее кошмаре; там, где она по-настоящему нуждалась в помощи. Будь он рядом, казалось ей, они нашли бы способ спасти ее, но здесь, в мирной темноте спальни, Акопян был бесполезен, как сломанный телефон…
Если бы она все-таки решилась рассказать о своих опытах, он услышал бы о том, как иногда удавалось сменить направление ветра одним взмахом руки, а голоса различных видов трав можно определить по их шелесту. Она бы предупредила его и на счет недальновидных поступков, которые имеют свойство накапливаться, вырастать из затылка и волочиться следом по дороге, если машина едет слишком быстро. А если вдобавок водитель – лихач, то можно ощутить физически, как вся масса выпущенных тобой на свет глупостей бьется об асфальт, резонируя в черепной коробке…
Во время своих опытов Кристина видела, как дышат дома, выпуская пар из пористых кирпичей – словно огромные животные, отдыхающие на прохладной горе после тяжелого подъема. Она знала, что при одном взгляде на идущих по улице людей можно понять не только их мысли, но и узнать, какие путешествия они склоны выбирать…
Она хотела рассказать ему о своих страхах, но боялась, что этот подозрительно косящийся на случайно обнаруженные на ее кухне залежи чабреца, боярышника и грудного сбора человек может разочароваться, не поверить или, что еще хуже, начнет умолять «завязать». После этого Кристина не смогла бы относиться к нему по-прежнему, поэтому продолжала нести свою ношу одна.
16
«Я помогу тебе побороть твоих демонов» – говорил Акопян. – «Тебе только нужно успокоиться и стараться больше бывать на воздухе».
Кристина улыбалась. Бабушкины рецепты. Что вообще знает этот «человек гор»?
Акопяну казалось – он может и должен спасти ближнего, подарив ему свое время, свои силы, себя самое.
Но страдалец, не желающий озвучивать свою проблему (как и тот, что только и делает, что говорит о ней), подобен пауку. Тот, кто постоянно опутывает другого паутиной собственной боли, не ищет облегчения. Он просто ест тебя. Медленно и незаметно. Медленно – чтобы хватило, незаметно – чтобы не выдать себя раньше времени.
А привыкнув к чужой боли рядом, уже невольно не хочется думать о собственном завтрашнем дне.
«Мне нет смысла жить! Я не хочу рождать на свет новую боль. Зачем? Какой смысл?» – говорила Кристина.
«Я не оставлю тебя, Крис» – твердил Акопян. – «Я слишком люблю тебя, Крис»
В эту минуту она снова была «кирейна кодомо», девушкой-ребенком в цвету сакуры.
«Я помогу тебе» – он положил руку ей на бедро. Ей, наверное, нужен такой знак участия. Всем ведь нужно участие…
Ее передернуло. Согнув ноги в коленках, Кристина резко повернулась, уставившись на него.
Чувство незащищенности так плотно охватило спасателя, что он физически ощутил холод. Неожиданно почувствовал, что его пугает собственная нагота.
Акопян ощущал себя голым королем, чья тайна неожиданно открылась и теперь все сборище люмпенов, солдат, вельмож, булочников, придворных карликов, королевских шлюх – все-все-все собравшиеся на площади уставились на обвисший пенис сюзерена.
Отвратительней всего, что он чувствовал это в святая святых – в собственной спальне.
«Ты слишком хороший, чтобы помочь мне, – сказала вдруг Кристина. – Это плохо кончится для нас обоих…»
Акопян нащупал в углу кровати скомканное одеяло и укрылся.
Озноб прошел – холод остался…
«Дай мне сигарету» – тихо попросил он.
17
Сидя на подоконнике и сложив ноги на индийский манер, Кристина курила, глядя на него в упор.
«Ты все еще считаешь, я красивая?»
Иногда он ловил себя на мысли, что это странное лицо кажется ему совершенным лишь тогда, когда они занимаются любовью. «Значит, мы должны заниматься любовью постоянно» – ответил собственный насмешливый голос.
«Ты самая прекрасная женщина в мире…» – взмолился Акопян.
Кристина затянулась сигаретой: «Я не красивая. Я – уродина, которая стала красивой. Я – гадкий утенок, который переделал себя…»
«Послушай, красота – это не самое… Я имею в виду – формальная красота… К примеру, если у женщины кривые ноги, но…»
Ее тонкие, зыбкие черты сложились в неприятнейшую из масок. «Красота – это огромный труд! Рабский труд! Понимаешь? Красота – это ВСЕ! Это самое-самое-самое, что вообще есть в этом мире! Понимаешь ты это или нет!?»
Если бы Акопян не лежал, укутанный в одеяло по подбородок, было бы заметно, что в эту секунду он физически стал меньше…
А ведь Кристина права!
Как можно так пренебрежительно отзываться о самой главной детали модели – ее ногах?
Да, лицо этой женщины могло казаться странным, но ноги! Ноги манекенщицы – альфа и омега, все, на чем зиждился «мир моды» с ее странным лицом…
Действительно, идеально красивыми у нее были только ноги. Именно они позволяли ей развивать крейсерскую скорость в сочетании с элегантностью и великолепной аэродинамикой.
Именно благодаря фантастическому дизайну этой части тела, Кристина взошла на свой пьедестал.
А он имел наглость заговорить о «формальной красоте» без пиетета. Сам того не зная, Акопян наступил на больную мозоль.
Для полноты картины ему оставалось познакомиться с ее ящерицей…
18
Стоило Кристине не прийти вовремя, как мужчина начинал нервничать.
Нервничая, думал о сигарете. Но сигарет не было в доме, а покупать их казалось постыдным (включался самообман: «я ведь не курю»).
Теперь он ждал ее прихода еще и потому, что будет у кого стрельнуть сигарету. Акопян становился зависимым еще и в этом. Становился слабым.
Закурить – значило сознательно уронить себя, позволить сползти на несколько метров вниз по скользкой наклонной, которую с сизифовым трудом преодолевал десять лет.
«Стоит мне расстегнуть две верхних пуговицы – и ад вырвется из меня наружу» – говаривал один актер, до старости учившийся наводить порядок в собственном домашнем аду.
Вот стоит посреди комнаты человек, который не курит. И вдруг, что-то нарушает центр тяжести, выкорчевывает и уволакивает его куда-то, сипящего, закашливающегося с хрипом.
Он думает: а не пошло бы оно все! Мне бы минуту покоя, минуту расслабления…
Для кого-то, кто никогда не курил, это покажется бредом. Не верите?
Так закурите! Почувствуйте, как это хорошо: сузить сосуды, допустить немножечко меньше крови в мозг, ослабив импульс в нервных клетках, тем самым разрушив парочку их связей. Закурить – это лучший способ снять напряжение. Ценой нескольких не рожденных слов или крохотной цепочки воспоминаний.
Если хочется избавиться от демонов, которыми не умеете управлять, можно понемногу убивать себя. Со временем придет анемия, вялость, импотенция. Меньше запросов – меньше затрат. Демон угомонится – вы больше не сможете дать ему то, чего он хочет. И он перекочует в другое тело, способное выдержать и его, и свой собственный вес.
Тело теперь будет питаться исключительно овощами, бороться с одышкой, пить таблетки, повышающие тонус.
Стареть, жить воспоминаниями.
Закурите.
Дышите глубже, это не больно.
Вот так он ждал ее и облегчения, которое она принесет. То есть, когда она придет, он не сможет уже гневаться сполна – зато будет казаться хладнокровным.
Кристина быстро раскусила его. Легко заметить разницу между тем, кто курит изредка и ради удовольствия, как сибарит, после коньяка или густого темного пива, и тем, кто курит, как бы извиняясь, прося прощения у самого себя.
Она могла бы не давать ему сигарет. Первая жена Акопяна ни за что не дала бы ему сигарету. Она бы сказала: «Ты что, с ума сошел? Не выдумывай, – ты же не куришь».
И это было бы так просто и естественно, что сразу отрезвило бы.
Но Кристина протягивала пачку…
19
В жизни Кристины появилось что-то неизвестное. Акопян ревновал и, ревнуя, начал втайне рисовать портрет виновника своих несчастий. (Разумеется, теперь это было уже его несчастье. Людей, ведущих двойную жизнь, какой бы страшной она ни была, Акопян всегда считал вдвойне счастливее себя).
Медленно проявлялся портрет врага… Теперь это был уже не просто воображаемый конкурент, а классовый враг, наделенный качествами, которыми сам «виновник торжества» не обладал.
Жестокий, независимый, богатый. Отдельным пунктом в анкете значилось – «европеец».
Что это? Комплекс малой нации? Элементарный расизм?
Акопяна, почему-то, в первую очередь интересовала национальная принадлежность соперника.
Жителей Дальнего Востока он с презрением отбросил.
«Северянин. Возможно – скандинав» – думал Акопян.
И еще один вопрос – где она с ним видится?
20
Когда Акопян очнулся, пятно фонаря, раскачивавшегося вместе с порывами ветра, заливало комнату желтым светом.
Еще темно? Уже стемнело?
Это была та разновидность бессонницы, когда голова окутана белой клейкой паутиной, которую боишься распутать, чтобы не проснуться окончательно. Но и заснуть невозможно в этой пелене – там жарко и затхло, и сколько ни переворачивай подушку – не найдешь прохлады.
Каждую минуту ему чудился шорох на лестнице, а механический голос в телефоне отвечал «абонент не может принять…», «абонент не может…», «абонент не…», «або… або… або…»
Сто четырнадцать звонков в пустоту.
Фальшивые общие друзья. «Общие», то есть – ничьи. Фальшивые потому, что никогда не займут твою сторону. В ту ночь он обзвонил их всех…
Потом обошел все парки и подворотни, перелезал через заборы, заходя в заброшенные дома в поисках пропавшей женщины, возможно раненой грабителем или маньяком.
Единственное место, куда Акопян не рискнул придти, была квартира Кристины. В тайне он понимал: ему было гораздо проще представить Кристину мертвой, чем живой, но лежащей в объятиях какого-нибудь светловолосого викинга…
Ревнивец попытался сосредоточиться на какой-то другой мысли, но найти такую мысль не удавалось – в голове лишь какое-то загустевшее месиво, подсохшее в полудреме. А внутри этого месива – точка, касаться которой нельзя было ни в коем случае. Но и не притрагиваться к ней он тоже не мог…
Стоило закрыть глаза, как внутреннее зрение Акопяна рисовало картины самого страшного ночного кошмара: он видел ее плечи, лопатки, изгиб шеи… и еще кого-то, лежавшего вверх лицом.
Человека, которого не должно было там быть, потому что это он, Акопян, хотел быть там больше всего на свете.
«Дьявол. Дьявол. Дьявол» – рычал Акопян с забитым наволочкой ртом. Получался глухой, сдавленный лай.
Поговорив с дьяволом и не получив желаемого ответа, Акопян начал призывать бога. Молитва сводилась, в сущности, к предложению обмена: Акопян хотел удостовериться в том, что кошмар, виденный этой ночью, был всего лишь сном.
Если да – обещал завтра же избавиться от нескольких дурных привычек. Если же нет…
Если нет, Акопян предлагал отдать ЕМУ все на свете, вплоть до правой руки за то, чтобы кошмар оказался фантазией…
Акопян и сам до конца не понимал, зачем создателю (или, как остроумно называл Всевышнего биолог Конрад Лоренц, «великому конструктору») могла понадобиться отдельно взятая рука сорокалетнего мужчины, никогда не служившего в вооруженных силах и неспособного выполнить больше двух полных подтягиваний на турнике.
Кроме того, а вдруг это все же сон? Зачем тогда отдавать руку?
Или все-таки не сон?
Изо всех сил рванув на себя окоченевшие ноги, Акопян сел в кровати. Оказалось, он ложился не раздеваясь. Дико болело колено. Вероятно, перелезая через очередной забор, он не удержал равновесие и приземлился коленной чашечкой на камень или старый кирпич…
Вставив ноги в мокасины и набросив пиджак, чтобы хоть как-то скрыть свой потрепанный вид, Акопян вышел из дома.
Улица была безлюдной, и он пошел по направлению к трассе. На перекрестке дежурил таксист.
Акопян постучал в запотевшее окно.
Шофер заспанными глазами оглядел пассажира.
«Что с вами? Вам плохо?» – водитель смотрел на него с нескрываемым подозрением – «Вас отвезти в больницу?»
«Везите меня туда-то…» – он назвал адрес, который называл шоферам последние несколько месяцев — «Там мне помогут…»
«Там мне помогут» была его первая шутка за последние полсуток.
То, что он начал шутить, означало, что рассудок более или менее вернулся к нему.
Улицы были пустынны, и мигавшие желтым светофоры не мешали движению.
Прохладный утренний воздух был свеж и удивительно чист.
Наступила та самая знаменитая точка росы, когда в воздухе образуется невидимая глазу, пахнущая утренней свежестью дымка.
Акопян обогнул угол дома.
Отчаянно болело колено; он волочил ногу, как тащат за собой тяжелую, но еще нужную зачем-то ношу.
Вошел в подъезд. Было тихо, и только дворовая кошка, прошуршав вслед, уселась возле лестничного пролета.
Кошка помнила, что зайдя в квартиру, этот мужчина обычно возвращается с мусорным пакетом, где часто можно обнаружить деликатес — жестяную баночку из-под красной икры с оставшимися на дне рыбьими соками.
Вот и на этот раз, в ожидании угощения, серая кошка медленно последовала за знакомой фигурой.
Акопян подошел к двери. Оглядевшись по сторонам, вставил ключ… Войдя в замок лишь наполовину, ключ застрял… Он налег всем телом. Бесполезно.
Выругавшись, попытался выдернуть его. Ключ не поддавался.
Акопян понял, что впопыхах вставил в замок ключ от собственной двери.
В исступлении стал дергать его, пытаясь раскачать в замочной скважине. Кусочек металла хрустнул, оставшись внутри…
Как бы ни был напуган и измучен Акопян, он понимал – глупо сейчас звонить в двери соседей Кристины в поисках плоскогубцев и пары понятых, которые помогут уличить его женщину в адюльтере.
Акопян решил вернуться домой и ждать развязки.
21
Когда Кристина воскресла из мертвых и прервала его муки (наткнувшись на любимого, еле дышавшего, на пороге квартиры), часы показывали 5:30 утра.
Не имеет смысла приводить полностью их диалог, наполненный молчаливыми вопрошающими взглядами Акопяна и односложными ответами Кристины.
«Пожалуйста, не будь трудным сейчас» – сказала она умоляюще, стоя на пороге и не решаясь войти. Он не знал, что ревновать девушку не имело никакого смысла… Кристина избегала новых связей и встреч со случайными людьми, панически боясь вечеринок, мужчин, предлагающих напитки из негерметично закрытых емкостей. Ее ночной кошмар перерос в боязнь любых ситуаций, в которых кто-то или что-то может нанести вред коже.
Она пришла к нему за помощью, но сейчас Акопян, издерганный, скомканный, больной, срочно нуждался в скандале, чтобы взбодриться.
22
С самого утра Кристина знала – что-то должно случиться. Что-то очень важное; то, чего она безумно боится, но не в силах предотвратить.
Помочь ей мог только один человек – манекенщик Карл, старинный приятель, знавший все. Но Карл был далеко, вне зоны действия GSM или интернет сетей…
Боясь оставаться дома одна, девушка оделась (джинсы, капюшон, рукава по самые кончики пальцев) и отправилась бродить по городу.
Очнулась утром, озябшей возле каменной лестницы, ведущей к захламленному черному дну Днепра. Была усталость, боль в костях и непреодолимое желание свернуться калачиком и уснуть на полгода.
Никогда из организма человека не вырастали ящерицы. Рептилии не размножаются почкованием, не скрещиваются с людьми… Все это знает каждый школьник! И все же…
В районе бедра Кристина чувствовала неприятное жжение.
Нужно немедленно добраться домой! Там есть душ, там есть телефон.
Может быть, она дозвонится Карлу, может быть, придет Акопян. Сегодня она расскажет. Не будет больше скрывать…
Втянув голову в плечи, чтобы спрятаться от утреннего холода, Кристина отправилась в направлении проезжей части.
23
«Ты не брала трубку всю ночь. Я не знал, где ты» – мужчина продолжал допрос, вести который, как ему казалось, имел полное право.
Кристина, сама нуждавшаяся в успокоении, теперь должна была утихомиривать еще и его.
Когда он схватил ее за руки, она вырвалась, отскочив в угол комнаты.
«Только не трогай меня сейчас!»
«Почему?» – недоумевал Акопян.
«Потом… я потом объясню»
«Что случилось?» – настаивал Акопян.
«Я потом…»
«Что происходит?!» – нападал он.
Что происходит Кристина, как раз, и не знала…
Знала только, что ящерица вернулась.
Она не могла больше терпеть. Быстро раздевшись и раздвинув ноги, она сделала то, чего меньше всего ждал Акопян.
Уставившись на свою правую ногу выше колена, девушка с ужасом смотрела на что-то, сидящее на внутренней стороне бедра…
«Вот она… ты видишь ее?»
Несколько лучших специалистов по гипнозу и кризисным состояниям будут пытаться помочь ей вспомнить, как все произошло…
Акопян, онемевший, стоял, с изумлением глядя на ее бедро.
Там, среди гематом, на все еще припухшей, покрасневшей коже, проступала свежая татуировка ящерицы-геккона…
Кристина теперь могла разговаривать с ней, как с живой.
Просила уйти. Сначала просто просила.
Затем молча, покачиваясь, сидела на подоконнике, уставившись в окно.
В этот момент он понял – сейчас или никогда!
(Как же я ненавижу Акопяна в эти минуты… Говорят, именно эта черта – всепобеждающий цинизм – отличает фотографа-профессионала от любителя. Огромная пропасть лежит между тем, кто спасает других людей, и тем, кто способен заснять эти великолепные, трогательные, жуткие картины чужого несчастья… Ах, какой кадр сделал Акопян! У меня до сих пор вызывает зависть этот снимок…)
Забыв о раненной ноге, споткнувшись от неожиданно острой боли, Акопян бросился в другую комнату за своим фотоаппаратом, вслепую навинчивая на него новый глаз с большей светосилой, через несколько секунд влетел в спальню, наводя объектив на оконный проем…
Не для печати.
Не для выставки.
Исключительно для домашнего пользования.
Он должен был запечатлеть свою больную наедине с ее вторым «я».
Чтобы понять ее.
Чтобы почувствовать.
Чтобы, наконец, избавиться от нее…
«К-кр—к-кр—к-кр—к-кр—к-кр» – сказал Кэнон Акопяна.
Она резко обернулась, лицо уже начало меняться. С каждым последующим кадром он улавливал новую черту.
«Что ты делаешь?!»
«Фотографирую» – ответил Кэнон-Акопян.
«Меня нельзя фотографировать! Только не сейчас! Я же тебе говорила! Слышишь!?»
Метаморфоза завершилась. Лицо Кристины превратилось в ту самую маску, которой он так боялся, и которую жаждал запечатлеть.
Испуганное. Рыхлое. Перевертыш…
Королева, вывернутая наизнанку.
«Кор—к-кр—к-кр-к-кр—к-кр» – Кэнон кончил.
Молча отвернувшись и пряча улыбку, он вышел из комнаты.
Туземцы-язычники в некоторых странах верят: если сфотографировать человека, его душа попадает под твой контроль. Европейская наука отвергает эту теорию. Но на этот раз все было именно так…
Жестокий Акопян…
Человек-матрица, человек-объектив.
Впервые за месяцы их знакомства он был свободен и счастлив.
Снимать больше было нечего…
…
Начало. А здесь — ВЕСЬ ТЕКСТ.
текст: Алексей Бобровников, рисунки — Владимир Чебыкин
