В редакции «Чтива» ждали женщину, которая обычно приносит сотрудникам обеды. Надо сказать, она очень задержалась, из-за чего работа была почти парализована. Корректор начала жаловаться на головную боль, редактор – на маленькую зарплату, кто-то из молодых авторов начал вполголоса, (но так, чтобы в кабинета главного тоже было слышно) обсуждать его отвратительную манеру засовывать в текст свои мысли, и оставлять их там, несмотря на протесты автуры.
Словом – назревал бунт.
Наконец, еду принесли, и она оказалась горячей и вкусной, а женщина, которая принесла ее, была, как всегда, обаятельной и милой, так что протесты немедленно прекратились.
Наблюдая за тем, как сотрудники набросились на кушанье, женщина не вышла тихонько из помещения, неслышно закрыв за собой дверь, как делала обычно, а задержалась на несколько секунд посмотреть на то, как работники редакции уплетают за обе щеки ее стряпню.
Она смотрела на людей, сидевших в комнате, а потом сказала: «Вот вы все ездите куда-то, да? И пишете потом об этом… Мне очень нравится читать, все, что вы пишете. Я вообще все уже прочла, всю подшивку журнала… Только я тоже хочу куда-то поехать, например в Америку. Или хотя бы в Африку. Посмотреть как там… Я ведь, после того, как с мужем развелась, еще нигде не была. Ну, а до того, как с ним развелась – тем более нигде не была – все хозяйство и дети…»
Закончив свою тираду, она стояла еще несколько секунд, глядя на них. Кто знает, хотела ли она услышать что-то в ответ, что-то успокаивающее, вроде «подожди, жизнь только начинается! Будет у тебя еще и Америка и Тимбукту!» А может быть ей просто было приятно смотреть на людей, которые путешествуют и видят мир и сделали это своей профессией.
А потом она ушла, тихо закрыв за собой дверь. И тогда один из них, заканчивая свою порцию (ведь редко бывает так, чтобы голодный человек, прежде чем насытится, успел подумать о чем-то другом) сказал, обратившись ко всем, кто были в комнате: «надо было распечатать ей этот рассказ… Из классики. Помнишь, про этих двух официантов и старика?»
И через минуту другой сотрудник помчался к старому принтеру, застрипевшему перед началом печати… «Пять страниц. Пять страниц чистой бумаги, дайте кто-то! Я пойду догоню ее! Это же как раз для нее рассказ!»
Сегодня в рубрике «классическое чтиво» — рассказ Хемингуэя «Там, где чисто и светло»
* * *
Был поздний час, и никого не осталось в кафе, кроме одного старика – он сидел в тени дерева, которую отбрасывала листва, освещенная электрическим светом. В дневное время на улице было пыльно, но к ночи роса прибивала пыль, и старику нравилось сидеть допоздна, потому что он был глух, а по ночам было тихо, и он это ясно чувствовал. Оба официанта в кафе знали, что старик подвыпил, и хоть он и хороший гость, но если он слишком много выпьет, то уйдет, не заплатив; потому они и следили за ним.
— На прошлой недели он пытался покончить с собой, — сказал один.
— Почему?
— Впал в отчаяние.
— От чего?
— Ни от чего.
— А откуда ты знаешь, что ни от чего?
— У него же уйма денег.
Оба официанта сидели за столиком у стены возле самой двери и смотрели на террасу, где все столики были пусты, кроме одного, за которым сидел старик в тени дерева, листья которого слегка покачивались на ветру. Солдат и девушка прошли по улице. Свет уличного фонаря блеснул на медных цифрах у него на воротнике. Девушка шла с непокрытой головой и спешила, чтобы не отстать.
— Патруль заберет его, — сказал официант.
— Какая ему разница, он своего добился.
— Ему бы сейчас лучше с этой улицы уйти. Прямо на патруль наскочит. И пяти минут нет, как прошли.
Старик, что сидел в тени, постучал рюмкой о блюдце. Официант помоложе вышел к нему.
— Вам чего?
Старик посмотрел на него.
— Еще бренди, — сказал он.
— Вы будете пьяны, — сказал официант. Старик смотрел на него. Официант ушел.
— Всю ночь просидит, — сказал он другому. — Я совсем не сплю. Раньше трех никогда не ляжешь. Лучше бы помер на прошлой неделе.
Официант взял со стойки бутылку бренди и чистый стакан и направился к столику, где сидел старик. Н поставил стакан и налил его до краев.
— Ну, что бы вам помереть на прошлой неделе, — сказал он глухому.
Старик пошевелил пальцем.
— Добавьте еще, — сказал он.
Официант долил в рюмку еще столько, что бренди потек через край, по
стакану, прямо в самый верхний из тех, что скопились перед стариком.
— Благодарю, — сказал старик.
Официант унес бутылку обратно в кафе и снова сел за столик у двери.
— Он уже пьян, — сказал он.
— Он каждую ночь пьян.
— Зачем ему было на себя руки накладывать?
— Откуда я знаю.
— А как он это сделал?
— Повесился на веревке.
— Кто ж его из петли вынул?
— Племянница.
— И зачем же это она?
— За его душу испугалась.
— А сколько у него денег?
— Уйма.
— Ему, должно быть, лет восемьдесят.
— Я бы меньше не дал.
— Шел бы он домой. Раньше трех никогда не ляжешь. Разве это дело?
— Нравится ему, вот и сидит.
— Скучно ему одному. А я не один — меня жена в постели ждет.
— И у него когда-то жена была.
— Теперь ему жена и к чему.
— Ну, не скажи. С женой ему, может быть, лучше было бы.
— За ним племянница ходит.
— Знаю. Ты ведь сказал — это она его из петли.
— Не хотел бы я дожить до его лет. Противные эти старики.
— Не всегда. Он старик аккуратный. Пьет, ни капли не прольет. Даже
сейчас, когда пьяный. Посмотри.
— Не хочу и смотреть на него. Скорей бы домой шел. Никакого ему дела
нет до тех, кому работать приходится.
Старик перевел взгляд с рюмки на другую сторону площадки, потом – на официантов.
— Еще бренди, — сказал он, показывая на рюмку. Тот официант, который спешил домой, вышел к нему.
— Конец, — сказал он так, как говорят люди неумные с пьяными или
иностранцами. — На сегодня ни одной больше. Закрываемся.
— Еще одну, — сказал старик.
— Нет, кончено.
Официант вытер край столика полотенцем и покачал головой.
Старик встал, не спеша сосчитал стаканы. Вынул из кармана кожаный кошелек и заплатил за коньяк, оставив полпесеты на чай.
Официант смотрел ему вслед. Старик был очень сгорблен, шел неуверенно. Но с достоинством.
— Почему ты не дал ему еще посидеть или выпить? — спросил официант, тот, что не спешил домой. Они стали закрывать ставни. — Ведь еще и половины третьего нет.
— Я хочу домой, спать.
— Ну, что значит один час.
— Для меня — больше, чем для него.
— Час для всех — час.
— Ты и сам, как старик, рассуждаешь. Может, купишь себе бутылку и выпьешь дома.
— Это совсем другое дела.
— Да, это верно, — согласился женатый. Он не хотел быть несправедливый. Просто он очень спешил.
— А ты? Не боишься прийти домой раньше обычного?
— Ты что, оскорбить меня хочешь?
— Нет, друг, просто шучу.
— Нет, — сказал тот, который спешил. Он запер внизу ставню и
выпрямился. — Доверие. Полное доверие.
— У тебя и молодость, и доверие, и работа есть, — сказал официант постарше. — Что еще человеку надо.
— А тебе чего не хватает?
— А у меня всего только работа.
— У тебя все то же, что и у меня.
— Нет. Доверия у меня никогда не было, а молодость прошла.
— Ну, чего стоишь? Перестань говорить глупости, давай запирать.
— А я вот люблю засиживаться в кафе, — сказал официант постарше. — Я из тех, кто не спешит в постель. Из тех, кому ночью нужен свет.
— Я хочу домой, спать.
— Разные мы люди, — сказал официант постарше. Он уже оделся, чтобы уходить. — дело вовсе не в молодости и доверии, хоть и то и другое чудесно.
Каждую ночь мне не хочется закрывать кафе потому, что кому-нибудь оно очень нужно.
— Ну что ты, ведь кабаки всю ночь открыты.
— Не понимаешь ты ничего. Здесь, в кафе. Чисто и опрятно. Свет яркий.
Свет — это большое дело, а тут вот еще и тень от дерева.
— Спокойной ночи, — сказал официант помоложе.
— Спокойной ночи, сказал другой.
Выключая электрический свет, он продолжал разговор с самим собой.
Главное, конечно, свет, но нужно, чтобы и чисто было и опрятно. Музыка ни к чему. Конечно, музыка ни к чему. У стойки бара с достоинством не постоишь, а в такое время больше пойти некуда. А чего ему бояться? Да не в страхе дело, не в боязни! Ничто — и оно ему так знакомо. Все — ничто, да и сам человек ничто. Вот в чем дело, и ничего, кроме света не надо, да еще чистоты и порядка. Некоторые живут и никогда этого не чувствуют, а он-то знает, что все это ничто и снова ничто, ничто и снова ничто. Отче ничто, да святится ничто твое, да приидет ничто твое, да будет ничто твое, яко в ничто и в ничто. Ничто и снова ничто.
Он усмехнулся и остановился возле бара с блестящим титаном для кофе.
— Что вам? — спросил бармен.
— Ничто.
— Еще один ненормальный, — сказал бармен и отвернулся.
— Маленькую чашечку, — сказал официант. Бармен налил ему кофе.
— Свет яркий, приятный, а вот стойка не начищена, — сказал официант.
— Бармен посмотрел на него, но ничего не ответил. Был слишком поздний час для разговоров.
— Еще одну? — спросил он.
— Нет, благодарю вас, — сказал официант и вышел.
Он не любил баров и погребков. Чистое, ярко освященное кафе – совсем другое дело. Теперь, ни о чем больше не думая, он пойдет домой, в свою комнату. Ляжет в постель и на рассвете наконец уснет. В конце концов, сказал он сам себе, может быть, это просто бессонница. Со многими бывает.
