Харьковское метро отвезло меня в 90-е. Мне было тогда 15, и я носил ветхие вельветовые джинсы и дедову полосатую безрукавку. Эту рубашку я иногда ношу и сейчас – добротный американский хлопок.

В тот день я ехал на пляж. К вечеру обещали дождь. Но это только к вечеру, а вечер – это как старость, как взрослость, как рак легких от бесконечных сигарет. Это где-то в непредсказуемом будущем, на которое вроде бы обречен, но которого, как бы и нет. Не сейчас, значит никогда.

Но как раз в этот вечер дождь был, и я промок. Бежал от него через пешеходный мост, потом по трамвайной колее. Дождь превратил хлопковую одежду в тяжелый, твердый, продырявленный скафандр.

Я бегу, а в голове – струнные. Пустой класс, ученица с длинными каштановыми волосами готовится к академконцерту. Среди обшарпанных парт длинные ноги сжимают виолончель. Между ног – Вивальди.

Я познакомился с ней на пляже за несколько недель до того. Она была смуглая от речного загара и говорила о Вивальди, как говорят про часть тела. Он был ее пульсом, прятался в суставах, прикасался к внутренним сторонам коленок, как никто другой еще не прикасался к ним: дрожащим густым звуком панциря виолончели.

Татьяна высокая и стройная, с удивительно тонкими ключицами. Качество, которое ценишь лишь тогда, когда еще совсем не знаешь женщин. Непрактичная плоть; она как прихоть стеклодува, добавившего сосуду тонкий хрупкий изгиб.

Мы попрощались, условившись увидеться через неделю на тех же горячих камнях под пешеходным мостом.

Но уже тогда, как предчувствие будущих встреч и расставаний что-то скрипнуло во мне: «не придет».

И в следующую субботу я шел с пляжа, не встретив обещанную ее, зато попав под не принятый на веру дождь.

И в последующие субботы я приходил туда снова и снова. И был уже целый план этого нечаянного свидания: как сделать вид, что не заметил; уставиться в книгу с лицом историка, углубившегося в таинственный манускрипт. Потом поймать на себе узнающий взгляд, небрежно бросить «а, ведь это вы», с нарочито спокойной улыбкой перевести взгляд снова в книгу, дочитать до конца абзац.

И только потом завязался бы непринужденный, не музыкальный, а другой, мальчишеский на этот раз разговор: как промахнулся целившийся из ружья в фазана отчим, но сам ты, будь у тебя ружье… Ведь в тире ты был лучшим, несмотря на толстые очки.

И вот, в последнюю из суббот августа, так и не дождавшись этого свидания, промокший, запыхавшийся от бега и множества уже в те годы выкуренных сигарет, – шагнул в вагон на станции «Арсенальная». Двери захлопнулись со стуком. Вокруг пустые стенки вагона, еще не испещренные рекламными плакатиками и афишками.

И голос в репродукторе медленно проговаривает: «Обережно, двері зачиняються, наступна станція–  «Університет».

*  *  *

Прошло 15 лет. Я в Харькове.

Спускаюсь в подземку с привкусом железнодорожного чая во рту. Вокруг почти нет реклам – голые, старые стенки вагона. Я в мокром, тяжелом от влаги плаще.

«Обережно, двері зачиняються», – произносит тот же голос из 90-х. «Наступна станція «Університет».

И в голове, как 15 лет назад – ее дрожащие струнные, тонкие ключицы.

Эти 15 лет отняли у меня предчувствие этих ключиц и коленок, одну большую и семь маленьких привязанностей, без счета других сладких иллюзий, два последних молочных зуба и, что наименее печально, юношеские прыщи.

текст: Алексей Бобровников, иллюстрации — Леван Сонгулашвили