— Где шапка? Я тебя спрашиваю, где твоя шапка?
Малышка Талисман стояла, потупив взор. Глаза предательски наполнились слезами. Она понимала, что сейчас ей «всыпят по первое число», как говорил часто папа о таком воспитательном процессе. И какая-то удушливая, колючая обида сдавила ей горло. И в ушах зазвучал громогласный папин рев: «Всыпь ей по первое число! Чтоб в следующий раз думала!»
— Я с тобой разговариваю?! Или с кем? — не успокаивалась мама. Даже скорее, наоборот, казалось, она сейчас еще больше разозлится и… все равно «всыпет». И сплошным потоком в голову вереницей понеслись мысли: почему именно «всыпать»? А могут ли эти оплеухи рассыпаться и не долететь до уха или затылка? Если их можно всыпать, значит можно и рассыпать? И почему «по первое число»? Почему не по какое другое? Малышка представила себе, как мама замахнулась, чтобы «всыпать по первое число» и вдруг все-все оплеухи рассыпались и не долетели до нее, а мамина рука обмякла, как вата с новогодней елки, и погладила ее по щеке… И ей так понравилась эта картинка, что она, представив себе такое волшебство, заулыбалась, потеряв всякую бдительность, и тут же ощутила на руке цепкую мамину кисть, больно сдавившую худую ручку выше локтя:
— Ты что улыбаешься? Что смешного? Я тебя спрашиваю, где ты шапку посеяла? Сколько это будет продолжаться? Два месяца назад кофточку профуфукала, теперь новую шапку. Ты же мне на мозги месяц капала: «Купи «буратину», мама, купи «буратину». Я спрашиваю, где твоя «буратина»? Месяца не прошло! Больше не проси у меня ничего! Поняла?!
И в этот момент кто-то невидимой рукой вдруг повернул крантик, и из глаз хлынули соленые предательские слезы. И такая горькая, завывающая обида проглотила всю малышку Талисман… И эти мамины страшные слова и огромная-преогромная пропасть между ней и мамой, такая огромная, больше вырытого рядом со двором котлована, такого большого, что зимой можно носиться вниз на фанерах и тазиках долго-долго, и так быстро, что сильный ветер дует в лицо и раздувает щеки во время щенячьего визга от восторга и щекотящей все тело радости…
— Иди на улицу и без шапки не возвращайся! Поняла? Иди туда, где ты ее оставила, и чтоб вернулась с шапкой! Что за ребенок? У всех дети, как дети, а у меня черте-что!
Маленькое зареванное «черте-что» вышла во двор и окунулась в волшебный желто-оранжевый мир поздней осени и глубоко, всем телом вдохнула приятно пахнущий, свежий вкусный осенний воздух. На улице ей быстро стало легче. И она вспомнила об этой маленькой сопливой Маруське, которой отдала свою шапку, потому что ей было очень ее жалко. Она была какая-то очень маленькая и щупленькая, вечно с соплями под носом, и очень бедно одетая, всегда не по сезону, особенно когда холодно. Маруську часто обижали, она была из очень бедной семьи, где таких, как она, еще четверо старших было. Талисман всегда ее защищала, даже если знала, что силы не равные, но несправедливость очень ее обижала и лишала всякой боязни в такие моменты. Еще эта Маруська была глупенькая. Она тоже называла ее Талисман и была уверена, что такое странное и непонятное имя дали ей родители. А однажды Маруська спросила:
— А как тебя короче называют? — это было ну очень смешно, «короче» — это в смысле «сокращенно». — Таля? — и все захохотали…
Талисман ее начали называть во дворе с очень раннего возраста, потому что если ее куда-то с собой взять, то обязательно везло. Толька, из соседнего подъезда, даже как-то брал ее на какие-то экзамены, и она сидела на корточках возле какой-то белой обшарпанной двери, где он сказал быть, и ждала, когда он выйдет. А потом всю дорогу без умолку лепетал, как здорово все получилось, и как здорово было бы взять ее с собой, и наконец-то надавать Витьке тумаков за то, что он все время подтрунивает над ним…
— Талисман! — она обернулась на крик и увидела Лешку, соседа с пятого этажа. Ему было уже 12 лет, но последние 4 года он был прикован к этому креслу на колесиках с потертыми ручками. Его отец каждый день выносил Лешку с пятого этажа гулять, сначала кресло, потом Лешку на руках. У него было неестественно большое левое колено, и он не мог ходить самостоятельно.
Талисман подошла к нему и ущипнула его за худое плечо. Он засмеялся и подался, уворачиваясь, в бок:
— Опять щипаться? — заулыбался он. Сегодня он был какой-то очень бледный, бледнее, чем обычно и сильно осунувшийся.
— А где папа? Ты что сам гуляешь? — изумилась Талисман. Лешка никогда не был один все эти годы.
— Не, папа за «Правдой» пошел, забыл дома, пока со мной вошкался, и плед забыл — и он потер рукой по своей большой ноге, как будто согреваясь от
Представить его отца без газеты «Правда» было почти невозможно. И это, пожалуй, единственное, что осталось неизменным с тех пор, как с Лешкой такое приключилось. Никто во дворе толком не знал, что же случилось, одни говорили, что у него рак колена, другие, что сильно зашиб и что-то там не так пошло, другие еще что-то, но что было на самом деле, спросить было не у кого, а у родителей — никто не решался. Отец Лешин за эти несколько лет из большого, разухабистого весельчака вдруг превратился в маленького, сутулого старичка… с неизменной газетой «Правда» в руках.
Лешка был очень замкнутым и неразговорчивым, и почти неподвижным в этом жутком кресле. На ногах у него всегда был плед, или более легкое покрывало, в зависимости от погоды, и его неестественно большого колена почти никто не видел. Талисман второй раз видела его ногу и, наверное, единственная. И она была единственным ребенком в их дворе, с которым он разговаривал и шел на контакт, но только если никого рядом не было.
— Ты знаешь, — произнес он тихо и тут же оглянулся, чтобы убедиться, что рядом никого нет. — Знаешь… — Лешка замялся и умолк.
— Ну что? Ну, говори, раз начал, — внушительным тоном произнесла Талисман, умирая от любопытства. — Говори, а то ущипну! — и они оба засмеялись.
— Знаешь, было бы здорово, если бы можно было тебя взять на операцию… Папа сказал, что какой-то профессор в Москве меня вылечит, — и он посмотрел на нее такими ожидающими, вопрошающими и, в то же время, неуверенными, полными надежды, глазами, что Талисман почувствовала, как мурашки пробежали у нее по спине и затылку и где-то за ушами все утихло.
— Я поеду! — без тени сомнения, быстро и уверенно отчеканила она. Ей даже показалось в этот момент, что это абсолютно реально и возможно и что как-то, каким-то чудом мама ее отпустит.
— Правда? Поедешь?! — радостно воскликнул Леха, но тут же лицо его скривилось в жуткую гримасу, и она поняла, что это от боли и что эта нога, должно быть, жутко у него болит.
— Что, болит? — нежно спросила она, присев рядом с ним на корточки. Ей было очень его жаль, и она не знала, как ему помочь. — Может, за дядь Мишой сбегать? — спросила Талисман и тут же подскочила, чтоб уже бежать за Лешкиным папой.
— Не, не надо, он уже сейчас спустится. К тому же, мне недавно делали уже укол, а его часто нельзя. Ничего, я привык. Скоро мы поедем в Москву и я вернусь уже на своих ногах, здоровый, снова пойду в школу, а потом опять буду гонять мяч с ребятами.
Лешка весь засиял от счастья, но очень скоро боль вернулась и он, как поверженный маленький зверек, обессилено откинув голову назад, прошептал:
— Скорей бы уже…
Вскоре спустился дядя Миша, и увидев Талисман возле Лешки, очень обрадовался. Он посмотрел на Лешку, и сразу изменился в лице:
— Болит, сынок?
— Не сильно уже. Пап, а плед-то где?
— Тьфу ты, леший, — выругался дядя Миша, — Сейчас принесу, — и убежал за пледом, с «Правдой» в руках.
— Слушай, а ты что, плакала? — спросил Лешка, а Талисман уже и
— Да от мамы влетело.
— За что? — для Лешки вообще было трудно представить, что б его за что-то ругали или кричали на него.
— За шапку… «Буратина», ну такая, как у Буратино, помнишь? В красную и белую полосочку, такая
— Как это, «за шапку»? — не мог взять в толк Леха, — Ты что, потеряла ее, что ли? Или что? Чего ругалась-то
— Нет, — опять вздохнула
— Да-а, — протянул Лешка. — Слушай! А давай я попрошу у папы такую шапку мне купить, и отдам тебе, а ты скажешь потом, что нашла! Мне папа не откажет, он наоборот, все время спрашивает, что бы я хотел, что мне купить, а я ничего не хочу.. Он даже обрадуется! Идет? Давай? Тогда все будет хорошо! Я скажу папе, что она мне мала или не понравилась, и попрошу тебе подарить. Или просто попрошу подарить! Папа мне не откажет, он очень добрый. Давай? Правда, здорово?!
— Не, не надо, пусть уже так… все равно «всыпят».
Тут спустился дядя Миша, с пледом и «Правдой», и они непроизвольно замолчали.
— Прогуляешься с нами? — спросил дядя Миша, укутывая Лешку.
Талисман покачала головой и помахала Лешке «пока» и едва слышно, почти губами, сказала: «я поеду». Он улыбнулся и приподняв еле руку, сделал движение, похожее на «пока».
Талисман побрела по дорожке вдоль дома, погрузившись в мысли о том, что, вообще-то, Лешка придумал классный план, но ей было неловко соглашаться… Еще ей очень захотелось, чтобы Лешка выздоровел, и она представила, как они вместе вернуться из Москвы, будут беситься и смеяться, она будет его щипать и щекотать, и вскоре он будет вместе со всеми гулять во дворе, и иногда они будут вспоминать, как он был в этой жуткой коляске со скрипучими колесиками, которые дядя Миша все время смазывал…
Прошло четыре дня. Талисман бежала со школы домой, неся в портфеле заветные две «пятерки».
Все-таки в «нулевом» классе ей нравилось больше, чем в первом. Она почти 2 месяца ходит в первый класс, а до сих пор не чувствует, что ей нравится, и при мысли, что так будет все 10 лет ей становилось совсем грустно.
— Талисман, Талисман! — ее догнали девчонки из «В»- класса, — Подожди, мы с тобой! И они всей гурьбой и щебетанием пошли домой. Как всегда, на развилке асфальтовой дорожки они разбежались, договорившись через час идти гулять. Подходя к своему дому, она услышала душераздирающий, почти нечеловеческий крик, похожий на вой и стон одновременно. От неожиданности, она замерла на месте, пытаясь понять, что это было. И в этот момент он опять повторился, с еще большей силой, придавив ей все внутри. Это был надрывный, душераздирающий плач женщины. Все стало еще непонятней. И Талисман, что было сил, побежала по дорожке вдоль дома туда, откуда доносился этот неестественный и пугающий звук. И через секунду ее взору предстало никогда не видимое ею ранее, и пока вообще не понятное, явление.
Большое количество людей возле ее подъезда были плотно собраны в кучу вокруг чего-то, что не было видно. Все они стояли и не шевелились, было много цветов, белых хризантем и гвоздик. Приблизившись на ватных ногах, она увидела некоторых учителей из своей школы, соседей из других подъездов и много незнакомых людей. Все они были к ней спиной. И вдруг все пространство пронзил звук удара чего-то обо что-то, за которым грянула какая-то, наводящая холод и ужас музыка, или что-то похожее на нее, — Талисман совсем ничего не могла сообразить. Что это такое? Сделав еще несколько шагов, она почувствовала, как какая-то неведомая сила буквально вкопала ее в землю по самые коленки, так, что ног уже она не чувствовала. Каким образом она оказалась с другой стороны этой толпы людей, она не поняла, но когда стон-вой-плач-крик повторился, она поняла, что это Лешина мама, которую она не сразу узнала. Она непроизвольно начала искать дядю Мишу и Лешу, и в этот момент ее глаза замерли на чем-то неподвижно лежащем в деревянном ящике, в Лешкиной одежде и чем-то отдаленно похожим на Лешку, но совсем какое-то… не живое. Вокруг и внутри этого ящика было много цветов и жуткая музыка мешала Талисман сконцентрировать мысли, чтобы хоть как-то понять, что происходит, и что это все такое, и почему все такие..
— Талисман, — услышала она чей-то шепот за спиной и почувствовала, как кто-то вытягивает ее из этой гущи людей с окаменевшими лицами, в черных одеждах и повязках. Это была Валька из ее подъезда.
— Что случилось? — спросила Талисман, в голове которой по-прежнему ничего не складывалось.
— Лешка умер, — сказала серьезно Валюха и кивнула в сторону деревянного ящика.
И в этот момент Талисман рванула на пятый этаж, уверенная, что сейчас забежит, а он там, в этой ненавистной ему коляске со скрипучими роликами, читает книжку. Увидит ее и обрадуется. Она со всего ходу навалилась на дверь и кубарем вместе с ранцем влетела в коридор Лешкиной квартиры. Она поднялась, обтрусила наспех школьную форму и, едва переведя дыхание, кинулась стремглав в Лешкину комнату. Посреди комнаты лежало на боку пустое кресло. В доме была давящая тишина, все были внизу. Она стояла посреди комнаты, ощущая, как на нее наползает тяжелая, гнетущая пустота. И добравшись через все тело к ее горлу, сдавило его с силой, и из глаз полились, не останавливаясь, слезы.
— Леш, ты где? — не понятно почему, спросила она в эту давящую тишину, захлебываясь слезами. — Леш, Леша, — повторяла она, не понимая, как это «умер», но чувствуя, что это что-то, что нельзя уже изменить…
Она ходила по комнате, разглядывая все, что составляло его мир, полки с книгами, стол, предметы на столе, чернильница, открытая книга с резной деревянной закладкой, какие-то фотографии на стенах и вырезки животных и самолетов из разных журналов, рисунки с домом, деревьями и солнцем, футбольный мяч за дверью и маленькие гантельки…
Совсем изможденная, она села на край дивана, уставившись спасительно на фотографию, где Лешка улыбался ей, такой веселый. Это еще до этой противной коляски, ему здесь было где-то столько лет, как ей сейчас. Она развела руки по покрывалу дивана, облокачиваясь на спину, пытаясь понять, что же делать теперь. Из окна доносились жуткие все эти звуки, от которых хотелось спрятаться, и ужасный плач Лешиной мамы. И вдруг ее рука задела какой-то полураскрытый бумажный сверток. Талисман придвинула его к себе, отогнула бумагу с одной стороны, и заглянув, почувствовала, как по ее телу побежали миллионы холодных колючек. Она отогнула второй край, — в пакете лежала новая «буратина»..
— Это тебе подарок… Он хотел сделать… — еле слышно сказал дядя Миша. Он стоял в проеме двери, сжимая стакан с водой в руке. Молча повернулся и ушел вниз. А она, обхватив двумя руками шапку, уткнулась в нее лицом и горько заплакала,
— Талисман, вот ты где, — позвала из коридора ее Валюха. — Пошли… Слыш?.. Талисман?
Талисман покорно встала, подошла к Валюхе, и тихо произнесла:
— Я больше не Талисман. Не называйте меня так больше, пожалуйста.
— Талисман, ты чего? Почему?
— Я же попросила… Я больше не
текст: Татьяна Варуха, фото — Louis Stettner, “Girl Dancing in Circles, Penn Station”
