Давид не спешил выходить из машины. Из своего большого серебристого джипа, полученного в подарок на свадьбу. Дождь метко барабанил по стеклу. На руле неспокойно лежали две руки. Мужчина откинул голову на спинку.
Махровые ресницы на прищуренных глазах не давали им закрыться полностью. Давид смотрел прямо перед собой. Пелена дождя утолщалась.
Был день Георгобы — единственного праздника в году, когда семья Давида собиралась под одной крышей. Новый год не в счет. В этот день родственники предпочитали оставаться со своими семьями наедине. А 23 ноября каждый год в доме на улице Джавахишвили 121 собирались члены семьи Накашидзе. Старшие братья Георгий и Серго с женами и детьми и младшая Мариам. Дома их ждали родители-пенсионеры Гоги и Мэри.
Давид всегда приходил с женой Ниной. Детей у них не было. Вот уже лет пять . В этом году Нина впервые отказалась идти на семейный праздник.
— Почему Нина не пришла? – мать бережно сняла с сына черное полупальто.
— Заболела, мам! – Давид поцеловал мать в губы.
— И ты оставил ее одну? Дато, хочешь, вернись к жене. Отец поймет.
— Нет, мам, все нормально. У нее невысокая температура. Наверное, обычный грипп.
В зале громко смеялась Мариам. Давид вошел в комнату и уселся в глубокое отцовское кресло. На балконе курил сигару старший брат Георгий с женой. По комнате дети бегали. По какому-то иностранному телеканалу сирийский повстанец с оружием в руках кричал в камеру на ломанном английском: «Вечером война! Вечером война!» Мариам обняла брата за шею:
— Обрати внимание на его майку!
Давид присмотрелся. На груди сирийского повстанца красовалась красная надпись «PornStar». Сириец размахивал оружием, продолжая предвещать войну.
Давид улыбнулся одними губами. Сестра поцеловала его в щеку:
— Дурак, я так по тебе соскучилась!
Хозяйка заканчивала накрывать на стол. В комнату вошел отец и за руку поздоровался с сыном. У него были длинные до плеч волнистые волосы. Полностью седые. И белые усы. А лицо 64-летнего мужчины было гладкое, почти без морщин. И такие же, как у Давида, синие глаза.
— У меня на все про все — час, — мужчина шумно уселся за стол и открыл бутылку вина.
Мэри Накашидзе с удивлением посмотрела на мужа.
— Ты что это? К чему такая спешка, Гоги?
— В спальне Серго. Я крепко дал ему. Мэри, отнеси ему что-нибудь холодное. Чтобы эта наглая рожа еще больше не распухла, — мужчина залпом выпил стакан вина и с шумом поставил его на стол.
Мать, ахнув, выбежала в соседнюю комнату. Давид вскочил с места.
— А ты сядь! Этот гад решил испортить нам всем праздник. Пришел под кайфом. Да еще набрался наглости просить у меня денег. У меня. У родного отца. На свою хренову дозу денег!
Давид молча сел рядом с отцом и тоже налил себе вина.
— Все годы лечения впустую. Все деньги в трубу. Бедная Нино. Я так виноват перед ней. Настоял на их свадьбе. Думал, он оставит эту хрень. А этому поддонку на всех и на все наплевать. Кроме своего чертового кайфа. Ты знаешь, сколько у него долгов, Давид? Он тебе говорил?
Давид молчал. Мариам подошла к столу и стала выкладывать закуски в тарелки отцу и брату.
— Папа, оставь его. Это его выбор. Это выбор Серго.
Накашидзе-старший убрал белые волосы со лба и задержал руку на подбородке. Стал нервно перебирать на столе зелень.
— Пусть это выбор смертельный. Но мы все вместе и каждый в отдельности уже сделали для него все возможное. И сейчас надо оставить его в покое. Ему уже не нужна наша помощь.
Мужчина посмотрел на дочь.
— Кстати, если сегодня мы все собрались, я бы тоже хотела сообщить кое-что… В общем… я беременна.
Мариам взяла с тарелки
— Я так и знал, — после небольшой паузы спокойно произнес Гоги.
Мариам подняла на него свои большие карие глаза. Ямочка на подбородке предательски задрожала.
— Я знаю, ты злишься, что мы не расписаны, пап. Но это все ерунда. Если для тебя это смертельно важно – мы завтра же подадим заявление в загс.
— Смертельно важно… — задумчиво повторил отец.
Давид налил вина. Себе и отцу.
«Какой-то вечер откровений», — подумал он. Каждый в этой семье хранил какую-то тайну. До поры, до времени. Пока у кого-то до звона не натягивались нервы. Может тоже взять и признаться, что он вконец запутался. Что не знает, что ему делать с этой вязко-тошнотворной связью с Саломе. С девушкой из прошлого, которая не дает ему спокойно жить. Именно спокойно. Ведь он так ценил покой в своей жизни. А Саломе его бессовестно нарушила. И эти полгода тайных встреч с ней. Давид пытался все изменить, закончить. В последнее время он даже занимался с ней любовью только сзади, чтобы не видеть ее лица. Забыть его. Эта девушка перевернула весь его мир с ног на голову. Нет, такую тайну родным раскрывать не к чему.
Мариам вернулась к телевизору. Докурив свою сигару, Георгий с супругой присоединился к столу. Усадили детей. За столом стояла непривычная тишина — пока в комнату не вернулась хозяйка. У Мэри было сухое угрюмое лицо. Она разложила по углам стола разрезанный лаваш, села и посмотрела на мужа:
— Больше не делай так, Гоги!
— И не подумаю. Это был последний раз. Сейчас схожу за деньгами. Пусть отдаст долг и катится отсюда ко всем чертям. Навсегда. Это – мой выбор, — Гоги взял с тарелки оливку и проглотил ее с костью. — А теперь все, не слова о Серго. Сегодня праздник. Давид, скажи тост!
Давид поднял стакан, переложил его в правую руку. Отец всегда назначал его тамадой. Ни старшего-Георгия, ни среднего-Серго, ни своего единственного зятя, которого невзлюбил с первых же дней. А Давид любил и мог долго и красиво говорить. Часто его тосты заканчивались аплодисментами. Но сегодня у него напрочь отсутствовало настроение.
— За мир в наших семьях!
Члены семьи скучно чокнулись бокалами. Ужинали молча. К тосту Давида никто не добавил ни слова. По телевизору гремели сирийские бомбы. Повстанцы не шутили.
— Мам, ты, кстати, кое-что пропустила, — Георгий Накашидзе с набитым ртом стряхнул с рубашки хлебные крошки. – Твоя любимая дочь скоро станет мамой вне брака.
За столом стало еще тише. Сидящие даже перестали жевать. По сухому лицу Мэри Накашидзе потекла слеза.
— Сын — наркоман, дочь – шлюха. Давид, может хоть ты маму чем-нибудь порадуешь?
Никто не ожидал от всегда спокойной Мэри таких слов.
— Разве только своим уходом, — Давид встал со стола, поцеловал в голову плачущую сестру и вышел из дома. Семейный праздник был окончен.
Давид решил оставить машину у дома и прогуляться. Дождь не переставал.
Из кармана мокрого пальта послышался звук пришедшего сообщения. Давид достал мобильный телефон. Пустой смс. Проверка связи от Саломе. Давид продолжал идти. И лихорадочно думать.
У ближайщего подъезда мужчина остановился. Надо было что-то решать. Пальцы набрали на клавиатуре: «В Сирии вечером война. Не пиши мне больше». На сообщения Саломе всегда отвечала мгновенно. В этот раз вместо тирады на экране высветилось всего два слова: «Ты больной». Давид улыбнулся одними глазами и стер контакт из записной книжки. Дождь заканчивался. Давид решил вернуться за машиной.
Нина сидела на широком подоконнике и курила в отрытое окно. В комнате пахло марихуаной.
— Наверное, это самая худшая твоя привычка.
Девушка не оглядывалась. Дождь перестал барабанить по подоконнику.
— Я согласен. Только возьмем совсем крошку. Девочку.
Нина повернулась к Давиду.
— И на год уедем в деревню.
— Как скажешь.
Девушка спрыгнула с подоконника и крепко обняла мужа.
текст: Анастасия Хатиашвили
на фото: Лондон, 30-е годы. Автор фото не установлен.
