Они вошли на остановке возле метро — шесть или семь девушек. Я сначала подумал, что все они школьницы. Был конец мая, в школах в это время как раз «последние звонки».
По этим девчонкам нельзя было точно определить, школьницы ли они, или студентки первых курсов. К тому же все старшеклассники в эти дни ходят с широкими красными лентами через плечо, а многие выпускницы наряжаются в белые блузки, как при совдепии. Девушки, вошедшие в троллейбус, были без ленточек, но нарядные и веселые.
Тогда я решил, что они студентки, которые сдали экзамены, а сейчас идут куда-то отмечать. Так часто бывает на первых курсах – ребята все идут пить водку, с ними идут только самые бойкие из девчонок. Остальные же обычно собираются девичником в какое-нибудь уютное кафе.
То, что это студентки, я понял еще и по тому, как они начали изображать глухонемых. В городе очень часто можно видеть студентов-логопедов, которые общаются жестами. Поначалу я не отличал их от настоящих глухонемых, а потом научился. Тут все просто – много молодежи одного возраста и все нарочито серьезные; жестикулируют, приоткрывая рот, но с лукавыми искрами в глазах.
В глазах этих девушек были такие же лукавые, смешливые искорки. Настоящие глухонемые так не общаются, ведь это для них не игра, а естественный язык. Для глухонемых это ведь не шутливый язык.
Первой я заметил девушку, стоявшую слева. Хорошенькая, одета во все светлое и страшно веселая. Рядом с ней другая — высокая, худая, в светло-зеленом платьице. Все они, кроме этой, похожей на кузнечика, и еще одной, были очень хорошенькими.
Девочки жестикулировали наперебой, иногда прикасаясь рукой к улыбающимся губам. Это выглядело очень пикантно — смешливые, тонкие девичьи руки невзначай касающиеся губ.
Увидев, что я обратил на них внимание, они «затараторили» еще оживленней.
Меня разглядывала та, которая стояла ближе всех, рядом с дурнушкой в зеленом. Я поймал ее взгляд, сам пристально посмотрел на нее, она резко отвела глаза и чуть не прыснула, но прикрыла ладонью губы, чтоб не выдать себя. А потом еще живей, будто тридцать вторыми долями, заговорили руки.
Другая посмотрела на нее и сделала большие глаза. Уголки ее рта улыбались. А потом наигранно насупленные брови обратились к подружке и снова посыпались жесты; у этой более резкие; убедительней и шире размах руки.
Почти все они были светловолосыми, только у одной волосы совершенно черные, без всех этих вкраплений рыжего в локонах, короче, не похабно крашенные, а строгий вороного крыла оттенок. Она и одета была во все черное, и, по-моему, с черной сумочкой.
Сначала я не заметил ее – девушка стояла поодаль, у дверей. Она не участвовала активно в разговоре, но время от времени я замечал движения и ее рук в общей пантомиме. Говорила она короткими жестами — изобразив слово, ее руки как будто не завершали движения; не ставили точку, а глотали окончание. Казалось, она произносила только понятие, не утруждая себя построением фразы. Это напоминало односложную речь человека, который думает о своем.
Я мог видеть ее, когда мужчина, стоявший между нами, отклонялся назад или вперед в такт неравномерному движению улицы. Когда я не видел ее лица, то смотрел на плечи и руки.
Девушка с черными волосами не улыбалась и не глядела на меня. Смотрела на дорогу в широком окне троллейбуса. Мостовая была мокрой после дождя, но почти без луж – только темный асфальт. Дождь ушел быстро, оставив очень голубое, светлое небо. До заката еще далеко, но солнце было уже золотистое, вечернее.
У девушки в черном были очень странные глаза. Так же, как руки и жесты, ее взгляд как будто боялся остановиться на чем-то – он то скользил над головами собеседниц, то застывал ненадолго в пространстве улицы.
Я смотрел на нее, а девушка, стоявшая рядом с ней, смотрела на меня и видела мой взгляд. Я понял это, когда несколько пар смеющихся глаз вдруг уставились на меня. Танцующие кисти на миг прекратили движение. Я обернулся, вопросительно взглянул на девушек, и снова перевел взгляд на черную головку напротив. Теперь и она смотрела на меня, точнее, в моем направлении. Ее взгляд остался тем же, но с каким-то новым оттенком. Помимо безразличия, которое я видел раньше, в нем появилась опустошенность.
Я знал, что должен заговорить. Сказать что-то, чтобы прекратить их игру: разговор, в котором я не мог принять участие слишком затянулся.
«Хватит уже этого притворства» – подумал я.
Заметив свободное место справа от себя, я протиснулся между несколькими тучными пассажирами, протянул руку и коснулся ее плеча. Она подняла глаза и спокойно, без удивления взглянула мне в лицо. Тогда я заговорил, и эта первая произнесенная мной фраза удивила меня, как удивил и звук собственного голоса.
Я сказал: «садитесь. Если вы хотите … здесь есть место».
Она не покачала головой, только улыбнулась неожиданно тепло и спрятала взгляд где-то у меня над головой.
Тишины больше не было. Я снова слышал звуки улицы. Вдруг троллейбус остановился и девушки вышли.
Двери захлопнулись. Мы тронулись.
Какое-то время я видел их на остановке. Потом мы скрылись за поворотом. смотрел в окно на мокрый асфальт. Блики солнца уже горели в окнах верхних этажей.
Тогда я подумал, что должен был выйти вслед за ними; подумал, что смогу догнать их, ведь раз они замешкались на остановке, — значит, ждуть кого-то, кто должен приехать на следующем троллейбусе.
В эту секунду я был уже возле дверей и нажал кнопку, сообщающую водителю, что он должен выпустить пассажира. Тот не отреагировал, и мы проехали еще метров пятьсот до следующей остановки.
Я шел быстро, почти бежал — длинный был пролет между двумя перекрестками. На остановке, где вышли девушки — пусто. Рядом — навес с пластиковыми столиками и пивом, там было несколько человек, но совсем не те, кого я искал…
Я свернул налево, где знаю несколько заведений, куда могла бы пойти компания студенток.
Метрах в двадцати стояло двухэтажное здание сталинской конструкции с квадратными кирпичными желтыми колоннами. Это было административное здание, и колонны перед входом напоминали портик. Там, между колоннами, было много людей, человек двадцать пять. В основном молодежь, но были и старики. Один из них, – с седой, аккуратной бородой.
Все глухонемые активно жестикулировали.
Очевидно, девушки, которых я встретил, были ученицами одного из специнтернатов Киева. Старшие, по-видимому – преподаватели.
Только сейчас я понял, — разговор в троллейбусе не был игрой и притворством.
Тех, кого я искал, не видно было между колоннами. Может, они уже вошли внутрь, или стали неразличимы в толпе.
На выпускном вечере в доме культуры для глухонемых не было ни красных ленточек, ни колокольчиков, ни белых блуз… И почему там, в троллейбусе, я принял их за студенток? Наверное, они были слишком хорошенькими и веселыми, и мне трудно было представить, что они не слышат и не могут говорить.
Мне стало не по себе, когда подумал, что заговори с ними, им могло бы показаться, что я подтруниваю. Откуда им было знать, что я принял их за будущих логопедов?..
Еще я подумал о том, что у них хорошая компания – между колоннами были и ребята, и много других смешливых девчонок.
Пройдя метров сто вниз по улице, я заглянул в ближайший бар, чтобы выпить кофе.
Там сидела шумная и глупая компания, громыхавшая стопками с коньяком.
Я сел в углу и подумал, что должен записать эту историю. Достал блокнот, но ничего не получалось. Тогда я решил, что должен рассказать эту историю кому-то, хотя бы самому себе.
Сначала проговорил текст в уме, а потом, незаметно для себя, начал жестикулировать, бормоча что-то под нос, пытаясь повторить то, что на незнакомом языке говорили девушки.
Так я и сидел, разговаривая сам с собой, пока кто-то из шумных пьяниц не принял меня за психа. Он начал ржать и тыкать пальцем.
Пришлось замолчать, ведь спорить с ним не хотелось… А заставлять себя молчать, когда хочется говорить – самая мучительная для меня пытка.
текст: Алексей Бобровников, фото — Ramunas Danisevicius
