У «Чтива» — еще один автор. Это киевский журналист Игорь Панасов. О себе Панасов коротко сообщил следующее:
«Родился в 1975 г. в городе Веймар. Учился, женился. Пишу, потому что не писать не получается».
Взглянув на фото я немедленно узнал Панасова: мы работали вместе в одной из киевских редакций. Пытаясь выловить в памяти хоть какие-то воспоминания о человеке, неожиданного вынырнувшем из ниоткуда и приславшем «Чтиву» рассказ, я понял, что помню даже не лицо его, а спину… И звук постоянно стучащих по клавишам пальцев. Я не мог заподозрить тогда, что у этого человека есть чувство юмора… Оказывается — есть.
Редакция «Чтива» долго пыталась выяснить у Панасова, чем ему досадил город Горохов, о котором следующий фельетон, но ответ был слишком туманным… Впрочем, автор заверил меня, что все факты из истории этого украинского городка — достоверны; вымышлены лишь персонажи. Итак…
Лавка древностей. Город Горохов.
В кабинете главного редактора «Гороховской зари» зазвонил телефон. Не отрывая взгляда от компьютера, он поднял трубку.
— Да, я слушаю, — резко и нетерпеливо ответил он.
— Николай Васильевич, здравствуйте. Это Одиноков. Судя по вашей интонации, вы явно не в духе, — прошуршал голос.
— Тарас Петрович… Простите, заработался. Важную статью просматриваю, — бросился оправдываться редактор.
— Да ладно, я все понимаю. А у меня к вам дело безумной важности. Собирайтесь – через полчаса жду вас у себя в кабинете.
— Тарас Петрович, но у меня же номер сдается…
— Не прокиснет ваш номер. Делегируйте полномочия заместителю – зачем он еще нужен? И мигом ко мне. Все, ж…
Последним словом скорее всего было «жду», его частично съели гудки. Одиноков был мэром города, и звонил напрямую Николаю Васильевичу лишь в исключительных случаях. Ранее это случалось всего дважды, и оба касались публикаций, где фигурировали обильные цитаты из официальных речей градоначальника. Редактор сопротивлялся, как мог, но некоторые правки в первоисточник все же вынужден был вносить. Одиноков озвучивал свои рекомендации мягко, но настойчиво – так он понимал свободу слова.
— Николай Васильевич, что же это: «Мы должны цепляться зубами за каждое коровье вымя, спасая наше сельское хозяйство…» Разве так можно? – вопрошал Одиноков.
— Но ведь вы так сказали. А слово не воробей.
— Постарайтесь изловить воробья и вырезать вымя, — резюмировал мэр.
К себе в кабинет он вызывал Николая Васильевича впервые. Это насторожило редактора, но не испугало. Он относился к власти, как к своей холостяцкой утренней яичнице: не особо любил, но глубоко осознавал ее неизбежность.
В нужное время он стоял на пороге кабинета Одинокова. Чиновник жестом предложил гостю присесть, доругал кого-то по телефону, сделал запись в блокноте и лишь после этого протянул руку для приветствия.
— Николай Васильевич, вот, наконец, вы и в гостях у меня. Как вам обстановочка?
— Просторнее, чем у меня, и ремонт получше, — честно заметил редактор.
— Ах, вы наш остряк! Все подшучиваете. Но это правильно – у журналиста не должны тупиться ни перо, ни язык. Чайку? Кофе?
— Чаю, пожалуйста.
— Один момент.
Одиноков отдал указание секретарше, вздохнул и приступил к главному.
— Николай Васильевич, нужна ваша помощь.
— Какая же?
— Нам нужен свой настоящий и большой праздник. День города.
— Так ведь у нас же есть, в конце мая.
— Есть то есть, но что за ним стоит? Вот, как думаете, почему мы отмечаем его именно в это время года.
— Почему? Потому что, — без язвительности, лишь констатируя факт, сказал редактор.
— Вот именно. А я хочу, чтобы у нашей беспечной радости появилось разумное историческое обоснование. Чтобы нас объединяло в этот день не количество выпитого, а память о прошлом, — в речи Одинокова начали проявляться нотки официального выступления.
— Нужна ключевая дата, связанная с нашим городом?
— Точно. И кто, как не вы, известный у нас своей исторической эрудицией, можете ее откопать? Так что на вас вся надежда. Прошу к завтра подготовить всю нужную информацию.
— Да я все наизусть помню. Есть несколько вариантов. В 1240 году… — начал Николай Васильевич.
— Не спешите. Ваша задача – озвучить это завтра. Подготовьте все варианты. У нашего города бурное прошлое, так что могут быть дискуссии. К обсуждению подключатся трое моих заместителей. Потом сформулируем вопрос для референдума среди населения, включим режим демократии. Вопрос должен быть составлен так, чтобы любой ответ на него нас устроил.
— Это как? – искренне удивился Николай Васильевич.
— А вот это уже ваша задача. Вы у нас гений креатива, вам и решать, — твердо сказал Одиноков.
Редактор вяло попрощался с мэром и пошел домой. Возвращаться на работу было поздно. По пути он купил себе банку кофе – ночь обещала быть трудовой. Поставленная задача ему казалась абсурдной. Нынешний день города всегда отмечался дружно и весело. То, что он совпадал с Днем пограничника, имело смысл – до границы было рукой подать, час езды. Николай Васильевич предположил, что поиски исторической подоплеки были следствием установки, поступившей сверху. Там наверняка фигурировало слово «самоидентификация».
Он долго рылся в книгах, выписывая оттуда важные данные об истории родного города – не во всем стоило полагаться на свою память. За сорок три года жизни Николай Васильевич никогда не занимался столь увлекательным и одновременно безнадежным делом. Ближе к утру, когда кофе в банке осталось меньше половины, он прилег вздремнуть.
Утром в кабинете главы города было людно. В разных местах Т-образной конструкции столов сидели замы Одинокова. Регина Лазаускас – элегантная дама бальзаковских лет с решительным взглядом. Андрей Журавский – мужчина на пороге среднего возраста с энергичными пальцами, которые в особенно волнительные моменты отбивали неконтролируемую дробь. Сидор Иванов – мужик старой закалки с замашками лагерного охранника, которого Одиноков держал в аппарате за владение азами тоталитарной дисциплины. Иногда без этого не получалось строить демократию.
— Доброе утро, — сказал Николай Васильевич.
Все дружно и приветливо откликнулись. В команде Одинокова уважали редактора: за то, что всегда имеет свое мнение, но и на компромиссы идти способен.
— Присаживайтесь, раскладывайте свои талмуды. Кофе? – откликнулся мэр.
— Нет, пожалуй, чаю.
Через несколько секунд вошла секретарша с подносом.
— Итак, господа. Цель нашего экстренного собрания – найти благородную историческую мотивацию для празднования дня нашего с вами любимого города. Известно откуда пришла директива – углубить процесс самоидентификации местного населения.
Николай Васильевич отреагировал на услышанное едва заметным кивком, как это обычно делает стрелок, попавший в «яблочко».
— Я пригласил в качестве эксперта нашего уважаемого редактора. Он расскажет нам о вехах истории нашего города, а мы выберем одну из них в качестве точки отсчета. Начинайте, Николай Васильевич, — Одиноков сел в свое кожаное кресло.
— Первым делом мы должны учесть, что наш город – один из древнейших на Волыни. О его существовании мы узнаем из записей о 1240 годе в Ипатьевской летописи…
Госпожа Лазаускас решительно перебила докладчика.
— Это ни о чем не говорит. Два костра и три бревна – вот чем тогда был наш город. Если учитывать такое, почему бы не вспомнить, что во время переселения народов через нашу территорию проносились дикие племена.
Иванов и Журавский угрюмо молчали. Было заметно, что тема их не увлекает.
— Но в XIII веке уже… — начал было Николай Васильевич.
— Нужно опираться на дату, которая связана с началом расцвета нашего города, а не на время, когда кто-то вглядывался в темную ночь, пытаясь рассмотреть орду батыевых кочевников, — отрубила Лазаускас.
— Кто-то хочет что-то добавить? – спросил Одиноков.
Ответом ему была тишина. Он кивнул Николаю Васильевичу.
— В 1450 году город был отдан польско-литовским королем Казимиром IV…
Редактор снова не успел дочитать фразу. Раздался вопль Лазаускас.
— Вот! С этого надо было начинать! Именно тогда здесь стали развиваться ремесла, образование, архитектура. Стоял вопрос о переносе столицы княжества в наш город! Это были золотые деньки.
На глазах Регины появились слезы, казалось, она и сама верила тому, что говорила.
— О переносе столицы… Я такого не читал ни в одном источнике, — робко заметил Николай Васильевич.
— Надо читать прогрессивные источники! – рявкнула в его сторону Лазаускас.
В кратковременной тишине все услышали постукивание пальцев Журавского. Наконец, он не выдержал.
— Да, в 1450 году наметились первые ростки гороховского процветания. Но слишком тяжелым было наследие той эпохи, когда здесь властвовал московский прихвостень – литовский князь Свидригайло…
— Ты насчет московского прихвостня поосторожнее, — буркнул Иванов.
— Как ты назвал великого сына литовского народа? – взревела Лазаускас.
— Что, правда печень крутит? – отозвался Журавский.
— Не тебе говорить о моей печени! На свою посмотри, алкаш! Руки трясутся так, что стол ходуном ходит!
— У меня с детства нарушена моторика обеих фаланг! Не смей глумиться над больным человеком!
— Наконец-то ты признал свою невменяемость!
Пальцы Журавского были готовы отбить дробь на голове Лазаускас. Сиди он ближе к ней, так бы скорее всего и вышло. Нарастающую истерику затушил Одиноков.
— Брейк, брейк! Господа, так мы ничего не решим. Давайте дискутировать в рамках демократических процедур. Конечно, Свидригайло одно время водил дружбу с москалями…
— Я бы попросил! – прогудел бас Иванова.
— И вы туда же… — простонала Лазаускас.
— Но это не основание отвергать его заслуги перед городом. Николай Васильевич, мы уже вам не мешаем.
Редактор вздохнул и продолжил.
— В 1600 году городу было предоставлено Магдебургское право, что подтвердила грамота польского короля Сигизмунда, утвержденная на сейме в Варшаве.
— Вот он, час славы! – вскочил на ноги Журавский. – Когда утомленный зноем несвободы город получает глоток свежего воздуха новой жизни и надежд! Когда братский народ протягивает руку помощи на пути движения к европейским свободам!
— Чего-о-о? – подала голос Лазаускас.
— А ну повтори! – закатывая рукава, потребовал Иванов.
Журавский предусмотрительно спрятался за спиной Одинокова.
— Да, к свободам! Да, надежд! – кричал он, прикрытый начальством.
Лазаускас и Иванов приближались к нему медленно и неотвратимо, как Базилио и Алиса к Буратино. Правда, в данном случае на месте был папа Карло.
— Сядьте! – закричал Одиноков. – Развели тут бойцовский клуб! Это демократический диалог, а не суд Линча!
— Чего-о-о? – возмутился теперь Журавский.
— Того и этого! – ответил разъяренный Одиноков. – Да, при поляках здесь построили музей, устраивали ярмарки…
— Да ладно! – подал голос Иванов.
— Именно, Сидор Петрович, именно! Но ни для кого не секрет, что жителям города от всего этого немного счастья прибавилось. Потому как поляки насаждали свои порядки и веру.
Наступила тишина. В образовавшуюся паузу втиснулся Николай Васильевич, которому хотелось, чтобы эта моральная экзекуция поскорее закончилась.
— В 1795 году… — начал он.
— Слава России! – вскочил Сидор Петрович. – Миновали столетия тьмы и воссоединились два славянских народа, как о том мечтали их предки со времен Киевской Руси. Настала светлая пора великих свершений и могучих пятилеток.
— Какие пятилетки в XVIII веке, старый ты маразматик… — сказала себе под нос Лазаускас.
— Наконец, еще одной важной датой считается 23 июля 1944 года, когда город был освобожден от фашистов, — закончил Николай Васильевич.
— И тогда с новой силой воссияло солнце будущего! – не сдавался ветеран чиновничьего аппарата. – Из пепла войны восстал город рабочих и крестьян, простых тружеников с мозолистыми руками. Суровые будни сменились размеренными годами тихой и счастливой жизни, в которой помимо простых радостей находилось место уму, чести и совести…
Декламацию Иванова, погрузившегося в ностальгический транс, никто не слушал. Журавский и Лазаускас, собрав вещи, вышли из кабинета. Одиноков сидел за столом, обхватив голову руками – эта поза позволяла ему плотно прикрыть уши. Редактор рассеянно смотрел в окно и думал о неуклюжести мира.
Сидор Петрович вскоре заметил, что на его речь никто не реагирует, и тихо вышел за дверь. Первым из комы вышел градоначальник.
— Николай, я тебя прошу по-человечески, сделай что-нибудь. Мне надо отчитаться о самоидентификации.
— Я попробую, хотя ничего не обещаю. До свидания.
Николай Васильевич вышел из здания горсовета и побрел в редакцию. Остаток дня он провел как в тумане, думая о том, как примирить непримиримое. Он даже полез в интернет почитать что-нибудь о золотой середине.
Вечером, раскуривая дедовскую трубку на крыльце дома, Николай Васильевич смотрел на звездное небо. Озадаченный редактор с надеждой вглядывался в черную даль, и бездна отвечала ему взаимностью. Вдруг он вскочил, бросился обратно в дом и стал что-то быстро записывать.
Утром он отправил электронное письмо мэру.
«Уважаемый господин Одиноков!
Если сложить числа 1240, 1450, 1600, 1795 и 1944, получится 8029. Среднее арифметическое от полученной суммы – 1606. Интуиция мне подсказывает, что 1606 – это 16/06, то есть 16 июня. Это и есть дата дня города. По странному стечению обстоятельств, в этот день отмечают именины Ипатия.
Всего доброго».
