Дорога к Местии
На шумном рынке в Зугдиди мы пополнили запасы провизии и сигарет. Магазинов и заправочных станций не будет до самой Местии – столицы Сванетии.
Зугдиди — это город караванов и пыльных миражей, самые приметные из которых — памятник Сталину и выгоревший от солнца, но все еще читающийся на стене старого амбара лозунг: «братский привет героическому народу Кубы, самоотверженно отстаивающему свободу от агрессивных посягательств американских империалистов».
У подножия гор мы встретили свидетельство еще чьих-то «агрессивных посягательств» — пост российских миротворцев, контролирующих подъезды к Кодорскому ущелью.
Сванетия — самый северный форпост Грузии. За Сванетским кряжем начинается российский Кавказ. Западнее уже Абхазия, без которой контуры Грузии на карте уже не могут укусить Черное море за восточный бок.
Мы отправились в Сванетию в поисках историй о кровной мести. Мы – это съемочная группа, работающая над документальным фильмом о вендетте.
Принято считать, что Сванетия – это грузинская Сицилия (вместо Палермо – городок Местия, а вместо обрезов «лупара» — автоматы Калашникова).
По рассказам тех, кто был здесь в конце 90-х, на подступах к Местии караулят парни с автоматами и повязками на лицах. Они делают приезжим предложение, от которого невозможно отказаться. Говорят, таких постов на дороге несколько, поэтому поездка может стать очень дорогим предприятием.
Тбилисские друзья (сами, правда, никогда не бывавшие в этих горах) заверили меня, что «дарагой все будет харашо».
В горы нас будет сопровождать представитель влиятельного сванского клана, который станет пропуском в один из самых закрытых и неизведанных уголков Кавказа.
Братство волка
Сваны – самая одиозная среди этнических групп грузин. Бедные, гордые и вооруженные до зубов, они прославились особой жестокостью к врагам и презрением к смерти. Даже в двадцать первом веке они живут и умирают по своим, кровным законам.
Современные сваны уже не помнят, откуда все это пошло. Но историки полагают, что в основе традиций кровной мести лежит культ волка. Этнограф Вера Бардавелидзе пишет, что волков здесь считали животными мистическими и относились к ним, как к братьям. Горцы с древности верили, что сородичи убитого зверя жестоко мстят убийцам и всей их семье. Многие сваны поступают так и поныне.
Убийство волка было для свана табу. «Случайно нарушивший табу — пишет Бардавелидзе — становился перед убитым им зверем и с непокрытой головой приносил ему извинения, уверяя, что ошибся, не признал волка, ибо не мог же он захотеть убить его, подобно тому, как не смог бы он этого пожелать в отношении родного брата».
Спустя сотни лет тотем сванов — волк — уступил место святому Георгию. Но лицо иконы или оскал тотема – это всего лишь маска. Горное племя осталось таким же, что и сотни лет назад.
На одной из икон, хранящейся в музее Мести, святой Георгий убивает не дракона, а человека. «Этого человека можно» — поясняет экскурсовод.
Оказалось, что жертва святого Георгия – кровный враг христиан император Диоклетиан.
О культе кровной мести сванов существует масса анекдотов. Самые показательные – те, которые рассказывают о себе они сами.
Приехал к свану гость из Тбилиси. Пьют чачу в каменной башне. Подойдя к окну, гость обнаружил, что из соседней башни в него целится другой сван. Гость в страхе подбежал к хозяину: «Генацвале, твой сосед хочет меня убить!». На что сван ответил: «Не переживай, дарагой! У него тоже будет гость!».
В стране сванов мы надеемся найти все, что ищем – грузинское гостеприимство и истории вендетты. Я поднимаюсь в горы в предвкушении чуда.
Уроки сванского
Накануне в Тбилиси была долгая винная ночь, когда продрав глаза на рассвете говоришь «гаумарджос» (традиционный грузинский тост) вместо «доброе утро», а в гулкой, как колокол, голове лишь слово «Набеглави» способно сложится бегло, без усилия.
Тряский сон, хрустящая, приправленная лимоном форель и два литра сухого Ркацители за обедом вернули нам силы.
По дороге я расспрашиваю нашего гида по имени Тато о совершенно бесполезных, но любопытных вещах. «Как по-свански — мужчина?». «Наржур ». Тато смеется, уловив в этом слове привкус донжуанства — «А женщина будет «Дина».
«А как сказать девушке, «ты — красивая!»
«Хоча дина ли хи…»
«Хоча – это как хочу?».
«Нет. Это только то, что я сказал» — сухо отвечает Тато.
Тато пояснил, что с такими словами как «хочу» лучше быть поосторожнее.
Наш гид принадлежит к уважаемому сванскому роду и его присутствие должно обезопасить нас от местного криминалитета. И от нас самих.
Чтобы пролилась кровь достаточно безобидного оскорбления. Еще один важный урок местной лингвистики: ни в каком случае нельзя произнести в присутствие свана «й.. твою мать». Несколько кровавых вендетт начались с такого оскорбления. Нет ничего страшней, чем оскорбить волчицу.
«А как насчет вендетты? Как это сказать на сванском?»
Тато ответил не сразу. Выбирая нужное слово прорычал несколько глухих гортанных звуков, а потом вдруг блеснул быстрым, с рикошетом во втором слоге: «Лицври».
Впрочем, как я узнал впоследствии вендетта для свана это скорее не понятие «месть», а сам процесс — «взятие крови». Поэтому синоним «отомстить» звучит как – «взять кровь».
Арифметика чести
Мирить кровных врагов — задача почти невыполнимая. «Например, у кого-то плюс один. Значит, он должен отдать много земли и коров», — поясняет Тато местную арифметику. «Плюс один» — это значит, что одной из сторон конфликта удалось убить на одного врага больше.
В этом споре каждый хочет сказать последнее слово, поэтому война между Ванцетиани и Капулидзе может тянуться веками.
Мы направляемся в гости к человеку, чья работа – мирить враждующие кланы. Иламаз из рода Авалиани работает преподавателем русского языка, а в трудные для общины дни становится «машхви» или третейским судьей.
Если семьи соглашаются отдать себя во власть суда старейшин, они должны поклясться в церкви, что выполнят их вердикт: отдадут клочок земли или десяток коров, и присягнут перед Богом забыть свой гнев.
Двенадцать старейшин, избранных участниками конфликта на роль третейских судей – это и есть суд машхви. Вердикт такого суда окончателен и обжалованию не подлежит. Тот, кто пойдет против воли махшви, станет изгоем для всего села.
За свою жизнь Иламаз был третейским судьей в десятках вендетт. На вид ему от 55 до 70. Иламаз кокетничает, просит нас угадать свой возраст. Его выдает жена — сухонькая пожилая женщина с огромными глазами. Она уже подошла к восьмому десятку. Где-то там, видимо, и ее Иламаз – краснолицый здоровяк с ястребиным носом.
В вечер приезда мы знакомимся с семьей. Помогает Ркацители — белый, легкий виноградный сок, который наш гид Тато называет вином. В багажнике авто – две канистры на сорок литров. Двадцать литров – для нас, другие двадцать – для «дядюшки Иламаза». Так как мы гости – все, что есть в доме будет и на столе. Итого, у нас сорок литров вина и долгий разговор впереди.
В запасе у Иламаза арсенал историй о мести. Если верить старейшине, семьдесят процентов убийств здесь происходят из-за женщин. Остальные тридцать – по причинам невыясненным. Он бережет честь мундира (или – волчьей шкуры?) говоря, что сваны не мстят из-за простого оскорбления. Но из рассказов других местных жителей мы знаем, что множество родовых конфликтов, забравших жизни десятков людей и оставивших древнейшие семьи без наследников, начались после бессмысленной ссоры за столом.
Главные герои его историй – охотники, абраги (беглецы от закона), мальчишка-школьник, отказавшийся сдать в полицию своего врага – взять кровь должен только он сам. Все истории галантны и стройны.
«А может мужчина сван отомстить женщине?» — спрашиваю я. Последовавший за этим диалог привожу без купюр и обезличиваний.
«Женщине? Это в два раза дороже обходится!» — отвечает Иламаз.
«В два раза дороже? Как это?».
«А вот как. Женщин не должен ранить мужчина и не должен убить. Потому что женщина здесь символ. Неприкосновенное лицом является в Сванетии. Не принято у сванов убить женщину — иначе над мужчиной будут все смеяться – что ты, мол, убил или ранил женщину! Это не считается честь, это бесчестие! Если же медиаторы мирили две семьи, то за убитого мужчину платили 20 быков, а за женщину — 40 быков обязан был бы виновник отдать».
Правда, сам старейшина Иламаз против сделок на крови и откуп считает позором: «За кров должна быть кров. Или примириние – бэз всяких откупов».
Рассказы этого машхви о мести страшны и комичны. И в этом весь Иламаз. Человек, который любит говорить, что жизнь – это лишь шутка. Короткая шутка, которую не каждому дано понять.
Полицаи и абраги
Вместо обещанных разбойников с повязками на лицах нашими постоянными спутники на сванских дорогах стали дикие поросята. Эта самокормящаяся порода не требует никакого ухода. Щетинистые поросята разгуливают по улицам как бродячие псы, но всегда возвращаются домой к ужину.
Наконец, мы добрались до Местии. На центральной площади стоит газик с простреленным стеклом. Во взглядах прохожих нет тревоги или участия – лишь праздное любопытство. Подумаешь – дырка встекле. Четыре года назад появление такого газика, даже изрешеченного пулями, не вызвало бы вообще никакой реакции людей, собравшихся на бирже (так называется место встречи под открытым небом, где происходит купля-продажа сплетен и распитие водки «арак»).
Оружие есть в каждом доме. Пятнадцать лет назад, когда из Абхазии уходили через горы остатки нерегулярной армии, раненные и умирающие бросали Калашниковы на дорогах как бутылки из под кока-колы. Те, кто еще надеялись спастись, меняли АКМы на хлеб и сулгуни.
Однажды утром глава одного из семейств обнаружил возле дома грузовик с сухим бензобаком. Вкабине никого. Он заглянул в кузов.
Это был настоящий подарок из ада. Там были «Мухи», гранатометы, несколько сот Калашниковых. Семья бедного горца стала крупнейшим в селе предприятием по торговле оружием. В те годы Калашников можно было купить за 100 лари (около 60 долларов США) или теленка.
Полиция неоднократно пыталась восстановить контроль над «объединенным ущельем счастливой Сванетии», как называли в древних летописях эти места. По мнению нашего гида Тато, одним из переломных моментов стала смерть знаменитого абраги по имени Каха. Он жил вместе со своим братомв большом каменном доме. По словам местных жителей, Каха был так ловок, что умудрялся в прыжке-сальто менять рожок в АКМ.
В утро, когда убивали Каху, в окрестностях решили, что началась война. Грохот гранатомета, нескольких ручных пулеметов и рев БМП разносились по всему ущелью. Несколько десятков полицейских полдня осаждали дом Кахи и его брата. Во время осады абреги убили пятерых полицейских и ранили восьмерых.
Когда Каха затих, командир полицейского подразделения приказал переехать его тело бронированной машиной. Полицейские так боялись его, что не хотели рисковать.
Это был серьезный урок – автомат теперь достают только по особым случаям. «В Сванетии сухой закон – шутит один из моих новых друзей – кровь надо брать очень осторожно».
Правда, когда власти предложили деревенским жителям добровольно сдать оружие, разоружаться никто не стал. Калашников в хозяйстве пригодится.
Охотник Беаслан и благочестивый монах
У Чато Гуджеджиани — крохотной женщины, работающей начальником отдела исторического музея города Местия, тоже есть история вендетты. Ее прадед, Беаслан Гуджеджиани, был одним из самых знаменитых охотников в этих краях.
Однажды его попросили помочь в тонком деле — нужно было взять кровь. Род Гуджеджиани не участвовал в междоусобицах. Зачем ему чужая война? Ведь после убийства охотник сам превратился бы в дичь.
Но Беаслана уговорили помочь человеку, который не мог выполнить свой долг и отомстить за смерть отца. Мститель был мягкий человек, служитель церкви. Он никогда не помышлял о вендетте и не умел стрелять. Но честь рода – есть честь рода. Тогда благочестивый церковник придумал выход из положения: ему нужен помощник, который сможет точно нацелить ружье. Чтобы ему осталось лишь нажать на курок.
После того, как совершилось возмездие, охотник Беаслан прожил много лет и сам стал старейшиной – махшви. Но семейная легенда рода Гуджеджиани гласит: вместе с Беасланом умер последний охотник вэтом роду.
Чато Гуджеджиани отправилась вместе с нами в горы, чтобы показать свое родовое гнездо. Вдалеке от сел и дорог, над широким ручьем стоит их большой каменный дом.
Как только мы вошли, хозяин спохватился – в доме закончился арак. Огромный, грузный сван на котором спортивный костюм сидит, как некое подобие трико, разжег огонь под чаном полным фруктового варева. По змеевику побежала бурая жидкость. Водку подают с пылу с жару. К ней удивительно свежий, тающий во рту овечий сыр.
Нужно обязательно выпить за Святого Георгия — защитника всех грузин. Это – третий тост. Но чтобы порадовать главу семьи, необходимо дойти хотя бы до пятого — за хозяев дома.
Небо сгустилось, стало дождевым. Если мы не уедем немедленно, наш приземистый джип застрянет вгорном потоке посреди сгущающихся сумерек.
Водитель заметно нервничает, но мы не можем уйти, не выпив с хозяином. Причем не просто выпить, а заставить его поверить – мы довольны оказанным приемом.
Я беру в руки стакан на треть полный мутноватой жидкости. «Говорят, хорошие люди – это соль земли. Это, конечно, так и есть. Но как можно есть землю с солью?.. Чтобы жизнь была по-настоящему вкусной и счастливой, каждый человек должен побывать в Грузии, в Сванетии. Потому что Сванетия – это больше, чем соль земли. Это – мясо земли!».
Мясо земли. Слова пахнут, как свежий шашлык.
«Гаумарджос!» — взревел наш хозяин, наливая пятый стакан.
«Гаумарджос!», — вторят ему гости.
«Гагимарджот!», — говорю я, и тут же понимаю, что погорячился. В отличие от неизменного «гаумарджос» — тоста, буквально означающего «да будем мы победителями», «гагимарджот» — это ко многому обязывающее заявление. «Да будешь ТЫ победитель» — звучит оно дословно.
Услышав этот «гагимарджот» хозяин вскочил из-за стола и начал быстро давать какие-то указания домочадцам.
Гид и водитель тоже вскочили с мест и начали что-то объяснять ему жестикулируя. «Он говорит, что не может отпустить вас, не зарезав барана», — воскликнул раскрасневшийся Тато. «Еле разубедил».
Сванетия берет кровь
На следующий день мы встретились со смертью. Она как нельзя лучше вписалась в ландшафт.
Нам не нужна была свадьба, крестины или день рождения. Похороны одного из старейшин села собрали цвет нации. Несколько наиболее влиятельных фамилий пришли проводить старца.
Среди гостей — Павчи, охотник и старейшина. Павчи (на фото слева) — местная легенда. Он сумел сохранить жизнь полицейскому, застрелившему человека по ошибке. По всем законам Сванетии, тот должен был умереть. Но старик убедил главу семьи погибшего выслушать доводы противной стороны. Это – уникальный прецедент в стране, где еще несколько лет назад полицейские машины расстреливали на дорогах только потому, что «таких тут не ждут».
Теперь духом волка пахнет здесь все меньше. Молодежь спускается с гор. Множество грузин, называющих себя сванами, никогда не были в этих краях. Дети с фамилиями, заканчивающимися на «иани», вырастают на равнине. Там, где нет каменных башен и кровной вражды.
В горах остаются старики. Вот умер еще один – значит, еще одна сванская башня лишилась хозяина. Двор его дома станет пастбищем для чужих поросят.
На холме у кладбища с видом на горы и каменные башни, стоят длинные, грубо сколоченные деревянные столы. Допел хор «зари» — голоса мужчин, символизирующие звон похоронного колокола. Время садится за стол.
Многочисленные родственники пришли из окрестных сел, из Кутаиси, даже из самого Тбилиси.
Она тоже была на похоронах. Ее зовут Тако. Тако – это уменьшительное от Тамара. Можно еще сказать Тамуна, но тогда получится что-то темное от самих кончиков волос, вязкое, томное как вино. Нет, она не Тамуна. Она – Тако, быстрая как горный поток.
Ее волосы – спелое поле под дождем. Мокрый лен.
В Сванетии она — пришелец. Ее мир – это музыка R&B и мешковатые джинсовые комбинезоны, от которых попа становятся похожа на парус в штиль.
Светловолосая хулиганка Тако почувствовала мой взгляд затылком. Есть такие затылки. И есть такие взгляды.
Мой друг Тато понял этот взгляд. «Будь осторожен, Алекс. Она – сванка». Через десять минут я уже знал о ней все. Она родилась на равнине, но все ее родные выросли в этом селе. Теперь она живет неподалеку он Кутаиси, ходит в школу и учит английский язык.
Она, как и я, впервые видит Ушбу – высшую точку Верхней Сванетии.
Мы общаемся с помощью переводчика (эту роль взял на себя Тато). Через пару минут Тако смеется, поправляя рукой светлые локоны.
Двое мужчин, сидящих напротив пристально наблюдают за происходящим. Один из них обращается ко мне по-свански. Потом повышает голос. Я смотрю на него не понимающим взглядом.
В этот момент вмешался Тато. Он говорил долго и, судя по реакции моего визави, добавил в некоторые выражения свинца. Повысивший голос на гостя теперь уже не опасен. Обмяк, и тихо пьет «арак».
Теперь пришло время Тато интеллигентно напомнить мне о сванских традициях. «Послушай Алекс, если кто-то поймет, что ты хочешь совратить этот дэвочка – они придут взять твою кров».
«А что если у меня – серьезные намерения!»
Тато взглянул на меня недоверчиво. «Это правда, Алекс? Скажи, это правда? Потому что если это правда – никто не сможет тебе помешать. Я и мои друзья достанем ее из под земли! Потому что тогда ты будешь наша семья!»
текст и фото: Алексей Бобровников
