Ивану Соломоновичу Рубчику, который возглавлял департамент N в министерстве Х, принесли небольшой, но плотный пакет. Он осторожно открыл его и обнаружил внутри закрывачку. Это такой предмет, с виду похожий на открывачку, но лишь на первый взгляд. Казалось бы, та же небольшая деревянная ручка и изогнутый плоский железный клюв, но, в отличие от открывачки, нет в нем ничего будничного. Ведь он не открывает бутылочки, например, с пивом, а закрывает, причем людей, и чаще всего государственных служащих.
Получают они «закрывашку» (так любовно называют ее журналисты и некоторые работники прокуратуры) по-разному: кто по почте, а кому в окно влетает вместе с камушком или поджидает на рабочем столе. Но продолжение истории у всех одинаковое: не проходит и суток, как чиновник бесследно исчезает. Ищут его всем миром. Сбивает ноги милиция, служба безопасности, даже разведка, но человека и след простыл. Находят его примерно через месяц в местах не столь отдаленных. Как он туда попал – никто не знает и понять не может, включая само тюремное начальство. Ведь проверяли и все места заключения, и все места содержания под стражей.
Мало того, забрать чиновника из тюрьмы, как оказывалось, нельзя. Ведь на его содержание за решеткой имеются все арестантские бумаги. И уголовное дело на него было возбуждено, и доказательства прилагаются неопровержимей некуда, и суд состоялся, и свидетели выступали, и приговор вынесен целиком правосудный. Начинают особисты бумаги эти разбирать, и только плечами пожимают, непроизвольно ухмыляясь; мол, сами бы так никогда не накопали. Красиво сел, выпускать не хочется. Некоторых, впрочем, их родственники всё же пытались из застенок вытянуть, но тогда сами бывшие чиновники будто с ума сходили: начинали кричать , что, дескать, хотят заслуженное наказание понести и выйти на свободу с чистой совестью. Окружающие крутили пальцем у виска, но переглядывались очень настороженно. Ведь, если кого из тюрьмы все-таки забирали, умирал этот человек очень быстро.
«Саморегуляция системы включилась. Ведь не работали же у нас на совесть суды, милиция, прокуратура, а теперь оно само стало людей сажать…», — шептались в кулуарах министерств и ведомств. «Давно пора!», — радовался народ, и с каждым днём всё больше чиновников получали свои закрывашки.
«Ну, вот и всё, закончилась малина», — вздохнул Иван Соломонович. А ведь раньше даже в разговоре с самим собой Рубчик не позволял себе «ботать по фене», впитанной в юности между терриконами. Не любило этого высоколобое начальство, сам же Иван Соломонович десять лет возглавлял департамент, и знал, что для руководства нет ничего тайного, включая и мысли сотрудников.
Фантастика? Отнюдь. Рубчик был уверен, что любые рамки в этой жизни ставит босс. Чем выше босс, тем меньше у него самого рамок, поэтому не стоит даже задумываться, возможно ли что-то в жизни или нет. Возможно всё, но не всем.
Иван Соломонович осмотрел кабинет, в котором прошли его лучшие года. Любовно погладил ладонью поверхность рабочего стола: она была теплая и будто слегка пульсировала. «Старый друг, как же так случилось, что придётся нам расстаться», — неожиданно для самого себя вслух произнёс Рубчик и тут же осекся. Секретарь Лариса уже небось ухом прилипла к двери. Будет потом ещё рассказывать, что бывший начальник со столом разговаривал… «Эх, да-да, бывший – бывший уже начальник», — осознание беды доходило постепенно. – «А что стол? Подумаешь, они всегда его боялись. И не зря.»
Рубчик давно не вспоминал тот день, когда он с компанией коллег из различных министерств приехал в дальнее лесничество. Тогда он только заступил в должность, и многое было ему в новинку и в охотку. Остановилась компания в дубовом срубе, построенном специально для приёма высоких гостей. Думал Иван Соломонович, что будут они зверя ловить, водку пить, в бане париться, девочек вызовут. Всё, как полагается, по-человечески. День был зимний, ясный, мороз стоял царский. В полдень неожиданно приехал премьер–министр. Зашел барином в дом, на пороге принял из чьих-то рук рюмку самогона, крякнул от удовольствия и прямиком направился к Рубчику. Следом за ним в Рубчика вперились взгляды коллег: пьяные, блестящие, понимающие , завистливые. «Ваня – непростой, родственничек он дальний Самого», — говорили они. Премьер подошел, поинтересовался, как освоился Рубчик на новом месте, и, не дождавшись ответа, сообщил, что сегодня его, Иванов день. Они вышли во двор, и там Рубчик узнал, что ему нужно выбрать дерево для письменного стола.
— Кто ближайший друг чиновника? Не брат, не сват, не Вася из Генеральной прокуратуры. Лучший друг чиновника – это его письменный стол! – на весь двор провозгласил премьер.
— Но у меня есть уже стол,- попытался возразить Рубчик.
— То не стол, а рухлядь, выкинь его. В настоящем столе душа должна быть. И ты сам обязан его добыть, срубить дерево, приручить. Настоящий стол – живой, когда все тебя покинут, то он не оставит, — загадочно сообщил премьер. А коллеги, которые высыпали во двор, согласно закивали.
Так началась охота на стол. Иван Соломонович смирился, решив, что надо подыгрывать. С помощью лесника чиновники быстро нашли опушку, на которой росли огромные дубы. Коллеги опять смотрели завистливо, шептались, что никому из них дубовый стол почему-то не достался. Потом Рубчик напевал какие-то непонятные слова, записанные на листе бумаги премьерским почерком, и ходил вокруг дерева. «Как в детском садике, ей- Богу!» — подумал было он в сердцах, но тут же поперхнулся мыслью. Премьер покосился на него: «Если ты что-то не понимаешь, Ваня, то это не значит, что оно глупое».
Оказалось, что рубить дуб надо топором. Ни пила, ни бензопила не годились. А ведь объем ствола дерева был огромный: втроем его еле-еле обнимали. Испугался Иван Соломонович, он уже много лет не держал в руках топор. Хорошо хоть гири в спортзале тягал регулярно, иначе вообще не вынести было ему испытания. Тем более, что времени на рубку практически не оказалось. «Дуб надо срубить сегодня до полуночи. Ни в коем случае нельзя оставлять надрубленное дерево на ночь. Оно ослабнет, душа из него выйдет, а на её место зайдёт тьма. Отомстит такой стол своему горе-хозяину», — объяснял премьер Рубчику. А он боялся и подумать против, учился даже в мыслях своих молчать.
Впрочем, думать и некогда было. Рубчик рубил. Но вот уже руки все сбил в кровь, солнце зашло, потемнело в лесу, а дерево всё никак не поддавалось. Лишь лёгкие царапины на огромном стволе. «Если он не свалит дуб сегодня, а это точно не произойдет, то не видать ему должности: уволят, как пить дать», — шептались одни коллеги. «Похоже, что Ваню специально подставили», — сокрушенно кивали другие. Рубчик всё слышал, да и премьер тоже. Тот наматывал круги вокруг дуба, читал уже сам какие-то рифмованные строки, мрачнел с каждой секундой. Потом заорал: «А ну-ка, позовите мне лесника, быстро!» Директор лесничества уже был тут, как тут. Он, кстати, за прошедшее время успел сбегать назад к срубу, пригнать к поляне свой внедорожник, чтобы фарами освещать место событий.
— Сколько этому дубу лет, ты знаешь? – заорал на него премьер. Он был сам на себя не похож: волосы взлохмачены, глаза совсем дикие, из орбит выпадают.
— Нет, — у директора лесничества дрожал голос.
— Так почему же, спрашивается, ты привёл нас к нему? Я сказал тебе: найти дуб, возрастом сто – двести лет, не больше! Ты понимаешь: не больше! Что это за дерево?
— Это вечный дуб, — услышали они детский голос.
Рядом с взбешенным премьером стояла маленькая девочка. Совершенно обыкновенная девчонка, каких пруд пруди: в легком платьице и сандалиях, с двумя белёсыми хвостиками, завязанными китайскими яркими резиночками, маленьким розовым рюкзачком за спиной и, о Боже, подарочным шариком МакДональдса в руке. Конечно, этой девочке было совсем не место в зимнем темном лесу рядом с вечным дубом. Повисла тишина.
— Дерево выросло здесь, когда люди заселили эти земли, — рассказывала странная девочка. – Его нельзя было рубить, поэтому вы будете наказаны, но не сейчас. Раз уж начали его рубить, то рубите до конца, у вас получится. Не берите себе всё дерево, часть обязательно оставьте лесу. Когда придёт время, то части дуба соединятся, тогда и последует наказание одним и освобождение другим…
Иван Соломонович не помнил, как и когда закончил валить дуб. В его памяти остался только звук падения ствола, и безумные глаза премьера: «Ну, и влипли же мы, Ваня».
Потом было всё, как полагается: водка, баня, утренний рассол. В городе Рубчик какое-то время подыскивал особенный чертеж стола, согласовывал его уже у своего начальника, лично следил за работой мебельщика.
Стол получился на славу и оправдал все ожидания, даже превысил их. Он нежно пульсировал под пальцами Ивана Соломоновича во время рабочих совещаний, когда обстановка на них была дружественная, и покалывал, когда кто-то из присутствующих собирался его подставить. В столе никогда не терялись важные документы, наоборот, он их буквально подсовывал под руку хозяину. Бумаги же, в которых содержались намеренные или случайные ошибки, которые даже в очень далекой перспективе могли принести Рубчику неприятности, стол сразу же сбрасывал с себя, терял, рвал. В департаменте Рубчика знали, что если начальник вызвал к себе в кабинет, а столешница у его стола холодная, то ты точно будешь уволен. Секретарь Лариса по большому секрету рассказала коллеге о том, что, когда Иван Соломонович брал её прямо на своем столе, а это происходило частенько, ведь он следил за своей физической формой, то получала женщина многократное удовольствие. «Знаешь, будто он не один мужик, а сразу сотня!», — хвасталась Лариса.
Единственный раз стол повел себя нехарактерно. Ивану Соломоновичу принесли на согласование документ, которым земли лесничества, в котором был срублен дуб, выводились из Лесного Фонда для дальнейшей их продажи. Поговаривали, что китайцы собрались строить там фабрику. Лес предполагалось снести. Две недели стол терял документ, и дал его на подпись лишь после сильнейшего удара кулаком по столешнице. «Но это понятно, родина всё-таки», — соглашался Рубчик. Он любил свой стол, и тот, как казалось, отвечал ему взаимностью. Пять лет назад Иван Соломонович понял, что из-за давешней истории с вечным дубом, его боятся двигать вверх по карьерной лестнице, поэтому он так и остается директором департамента министерства. Но он понимал и это: «Я бы сам точно так же поступил, не известно ведь, какой финтель может выкинуть хозяин такого стола, да и сам стол». Впрочем, по этой же причине, а не только из-за родства с Самим, место директора департамента было закреплено за Рубчиком пожизненно.
Но это нельзя было доказать закрывашке, которая этим утром лежала на столе в кабинете Ивана Соломоновича. «Почему ты, мой друг», — обратился чиновник к своему столу. – «Почему ты не уберег меня от этого несчастья? Почему закрывашка не исчезает? Убери её, как всё убирал».
Он умолял стол, упал перед ним на колени, забыв о подчиненных за дверью. Однако когда поднялся и коснулся столешницы, то почувствовал, что она остыла: «Уволен!» Закрывашка лежала там же, а деревянная её рукоятка очень походила на столешницу по своей текстуре.
«Части дуба встретились», — догадался Рубчик.
Через месяц родные нашли Ивана Соломоновича в одной из колоний строгого режима. Он был абсолютно сед и совершенно счастлив.
текст: Анна Белла Морина
