Мы не виделись года три и первый вопрос, который он задал мне, звучал, как минимум, странно.
«Ты когда-нибудь чувствовал холодный нож у себя в животе?» – спросил Коба, глядя на меня печальными глазами.
У меня в голове прокрутились, одна за другой, несколько мыслей:
«Что я сделал такого, что могло так задеть его?
Есть ли у меня еще время, чтобы это исправить? И, наконец, «может, все это шутка?..»
Я смотрел на заросшего, лохматого, диковатого грузина, казалось только что спустившегося с гор, чтобы неожиданно вынырнуть из киевского метро. Неожиданно для всех, неожиданно, может быть, даже для себя самого…
«Ты когда-нибудь чувствовал холодный нож у себя в животе?»
Не знаю, хорошо это или плохо, если пресс напряжен, когда в живот входит колющий предмет… Или лучше, чтоб мягкие ткани были расслаблены?.. (Говорят, падая с девятого этажа лучше не напрягать мышц. Тогда, мол, больше шансов, что после приземления лепешке можно будет придать прежние контуры… Не знаю, не пробовал. И еще никогда не чувствовал холодный нож у себя в животе…
И тут вдруг – Коба… Откуда он вообще взялся тут, с этим вопросом?
Холодный нож.
У себя в животе…
Может быть, за время отсутствия я сделал что-то не так, и теперь он хочет, чтоб я заплатил за свои прегрешения? А может, он попросту свихнулся?
Еще неизвестно, кто из нас выглядел более одичавшим: Коба, спустившийся с гор, или я, выползший из своей городской берлоги, и, как мне казалось, даже глубже чем он погруженный в себя.
Мы оба – заросшие, помятые, у обоих тяжелый, напряженный взгляд.
Молчу, только смотрю на него.
Вопрос уже прозвучал. Значит – придется отвечать.
Руки он держит в карманах.
Я свои — в области живота… Может – успею?
Жду… Орел или решка.
Коба достает руки из карманов… В руках – пусто.
Лицо расплывается в улыбке, и он раскрывает объятия.
«Здравствуй, мой золотой!» – говорит он.
Коба – мой старинный приятель. Его бабушка (очень влиятельная в свое время особа) потребовала назвать внука в честь Сосо Джугашвили, в юности известного под прозвищем Коба, и в более зрелом возрасте ставшего знаменитым под именем Иосиф Сталин.
Коба с детства ненавидит Сталина, но имя менять не стал…
Несколько лет назад мы с ним предприняли несколько вылазок в горы в поисках людей и обычаев, само существование которых вызывало сомнения. Это приключение было странным и рискованным, а закончилась провалом… Но и сегодня мы продолжаем наши поиски. Таким я всегда знал Кобу – мечтателя и авантюриста, готового на любой риск ради утоления собственного любопытства.
«А все-таки скажи, ты чувствовал холодный нож у себя в животе?» – повторяет Коба, и мы разражаемся хохотом.
Коба отлично сыграл это. Ножа нет, но интонация такая, что начинаешь верить. Начинаешь чувствовать…
Мы оба смеемся, мышцы живота расслаблены.
Не сейчас. Еще не сейчас…
«Откуда ты взял это? Про нож?» – спрашиваю.
«Знаешь, этот вопрос — самый глубокий вопрос в моей жизни» — произнесит Коба задумчиво.
Оказывается, несколько лет назад к нему на улице подошли трое. В руках у автора сакраментального вопроса был нож. Но пока Коба думал над ответом, вопрошавший намеревался продолжить разговор, задав уже следующий вопрос: «и как ты теперь чувствуешь его?»..
Но друзья растащили их, и первый вопрос завис в воздухе…
«Так что в итоге ты сказал ему, Коба?»
«А что тут скажешь? Скажешь, что чувствовал – он ответит: «на, тогда… попробуй еще разок». А если скажешь: «нет, не чувствовал!» – так он тебе: «на, попробуй сейчас…» Так что я до сих пор не знаю, что ответить».
«Да уж, – говорю – ничего не скажешь… Тонкий вопрос».
Нож, пистолет, камень, изгиб дороги, белая простыня?
Бог знает, когда для каждого из нас наступит момент истины – миг, когда, по свидетельствам переживших его, самые главные кадры из жизни проносятся перед глазами.
Мне рассказывали, что есть такое мексиканское средство – «айахуаска» или «корень жизни и смерти». Выпив настойку, человек впадает в очень необычное состояние. Кажется, что ты уже мертв, и смотришь на всю свою жизнь так, словно тебя уже нет, и изменить ничего нельзя. Говорят, хорошо прочищает мозги от ненужных мыслей, избавляет от лишних телодвижений…
Кому-то для этого нужна мексиканская настойка, а у меня для этого есть Коба и мысль о холодном ноже в моем животе…
Мы вышли из первого за вечер кабака.
Луна уже взбиралась по склону. В ней не было красных жилок и болезненной желтизны – то, чего я в луне боюсь.
Белая, огромная, чистая луна и перистые облака – как ступеньки в скале; полки, в которых ночуют скалолазы.
«Ты знаешь, в какие дни открывается Ушба?» – спросил Коба.
Ушба – главная вершина Верхней Сванетии. Несколько лет назад, когда я стоял у ее подножья, гора была в тумане, и мне так и не удалось рассмотреть ее.
«Ушба, Алекс, открывается тогда, когда возьмет кого-то. Когда кто-то провалится в расселину… вот, когда она показывается. Так говорят сваны. Как будто гора просит: посмотри на меня. Посмотри, какая я красивая сегодня – когда этот Джон, Клод или Гиви на мне уснул…»
Мы разговариваем и бродим по городу, заходя во все бары, которые встречаем по пути. Выпивая, вспоминаем ушедших.
Говорим о них так, как принято в Грузии: в настоящем времени. Чокаясь стаканами, мы пьем за них, как за живых.
Нам есть кого вспомнить и, добравшись до предпоследнего бара на этой длинной улице, мы вспомнили всех…
Поговорив о друзьях, начинаем поминать женщин.
«Красивая женщина – как гора. Если ты ее покорил – умей правильно спуститься» – произнес Коба.
«Да, опасней всегда не подъем, а спуск…» – задумчиво сказал я.
Или это был кто-то другой, сидящий рядом за стойкой?
Мы были уже довольно пьяны, а когда напиваемся, всегда становимся похожи на сборники афоризмов в мягком переплете.
Сегодня я вожу Кобу по любимым киевским местам. Он смотрит вокруг, изучая мои бары-музеи с живыми экспонатами за стойкой.
Тут было слово за слово, там – зуб за зуб, а здесь – все просто как утренний поцелуй…
Мы говорим весь вечер. Пытаемся нащупать что-то, подобрать ключ к давно поломанному замку. Стараемся вспомнить, как это: разговаривать друг с другом. Но ничего не выходит…
Как можно говорить, когда у тебя такие усталые, пустые глаза? О чем говорить, если ни одно из произнесенных слов не подтверждено золотым запасом?
Слова, которых не чувствуешь, никогда не попадут в цель. Мы же расстреливаем их обоймами, не видя мишени.
Если говорить то, во что не веришь – ребенок убежит, собака укусит, а женщина притворится, что пьет чай и с интересом смотрит в окно. А друг? Друг будет терпеливо ждать, глядя на тебя с грустью…
Неожиданно для себя самого я понял: все, произнесенное в тот вечер, было пустым и лишенным смысла.
Я чувствовал, что Коба, как и я, напряжен и неспокоен.
Да и сам я был уставший и пустой, как карман старой куртки, где безработный хозяин все еще надеется нащупать завалявшуюся купюру. А купюры-то и нет…
Мы замолчали. Несколько минут каждый думал о своем. Потом Коба сказал что-то незначительное, а я ответил чем-то простым. Он рассказал похабную шутку, мы оба засмеялись.
Я выругался. Стало теплей.
И тогда, неожиданно что-то изменилось.
Мы перестали ходить по затоптанным тропам. Перестали жалеть о том, чего уже нет. Мы начали говорить о том, чего нет ЕЩЕ; о том, что мы планируем, что, может быть, случиться, когда очнемся от спячки, в которую впали этой зимой.
О том, как мы снова пойдем в горы…
«Алекс!» – вдруг воскликнул Коба.
Я поднял глаза. Сидящий напротив смотрел на меня живым, неожиданно светлым взглядом. «Знаешь, что самое главное в человеке?»
Я молчу.
Сегодня он – философ, а я ученик; он – доктор, а я – пациент.
«Главное в человеке – это рассвет в глазах – продолжает Коба, выдерживая паузу со всем присущим кавказцу артистизмом. – И я рад, что наконец-то увидел его!»
На следующий день он уехал.
Где-то в другом месте кому-то нужно было предчувствие холодного ножа в животе; где-то другой человек должен был узнать, что главное в жизни – это «рассвет в глазах».
Перед тем, как посадить Кобу в самолет, меня вдруг осенило.
«А ну-ка давай, спроси меня про нож!» – попросил я.
«Задать целиком вопрос, да?» — улыбнулся Коба.
Он улыбался зная, что я, наконец-то, нашел ответ…
«Эй, бичо, а ты чувствовал холодный нож у себя в животе?» – повторил Коба свой сакраментальный вопрос.
Выдержав паузу, я пристально посмотрел на него: «Знаешь, дорогой, я много думал о нем… но как-то не соскучился!»
текст и фото: Алексей Бобровников
