В рубрике классическое чтиво – Габриэль Гарсия Маркес. Почти все фаны великого писателя знают эту новеллу, но мало кто знает историю ее возникновения. Когда Габо, тогда еще молодой репортер, работал на севере Колумбии в газете El Heraldo, редактор поручил ему срочно, за пять часов, написать рассказ.

Рассказ должен был быть о чем угодно, но обязательно – не меньше восьми тысяч знаков. И Габо сел писать… 

«Глаза голубой собаки»

Она  пристально смотрела на меня, а я все не  мог понять,  где прежде я видел эту девушку. Ее  влажный тревожный  взгляд заблестел в  неровном свете керосиновой  лампы, и  я  вспомнил — мне каждую  ночь  снится эта комната  и лампа,  и каждую ночь я встречаю  здесь девушку с тревожными глазами. Да-да, именно ее я вижу каждый раз, переступая зыбкую грань сновидений, грань яви и сна.  Я отыскал сигареты и закурил, откинувшись на спинку стула и балансируя на  его задних ножках,  —  терпкий  кисловатый  дым  заструился кольцами. Мы молчали. Я —  покачиваясь на  стуле,  она  — грея  тонкие  белые пальцы  над стеклянным колпаком  лампы.  Тени  дрожали  на ее  веках. Мне показалось,  я должен что-то сказать, и я произнес наугад: «Глаза  голубой собаки», — и она отозвалась печально: «Да. Теперь мы никогда этого  не забудем». Она вышла  из светящегося круга лампы и повторила: «Глаза  голубой собаки.  Я написала это повсюду»,

Она повернулась и отошла  к туалетному столику. В круглой  луне зеркала появилось  ее лицо — отражение лица, его оптический  образ, двойник, готовый раствориться  в трепетном свете  лампы.  Грустные  глаза цвета остывшей золы печально  посмотрели  на  меня   и  опустились,  она  открыла  перламутровую пудреницу и коснулась пуховкой носа  и  лба. «Я так боюсь, —  сказала она, — что эта комната приснится кому-нибудь еще, и он все здесь  перепутает.»  Она щелкнула замочком пудреницы, поднялась и вернулась к лампе. «Тебе не  бывает холодно?» — спросила  она.  «Иногда  бывает…» — ответил  я  . Она раскрыла озябшие руки над лампой, и тень от пальцев легла на  ее  лицо. «Я,  наверно, простужусь, — пожаловалась она. — Ты живешь в ледяном городе».

Керасиновый  огонек делал  ее кожу  медно-красной и глянцевой. «У  тебя бронзовая  кожа, —  сказал я. — Иногда мне кажется, что в настоящей жизни ты должна  быть  бронзовой статуэткой  в  углу  какого-нибудь  музея».  «Нет, — сказала она. — Но  порой мне и  самой кажется, что я металлическая — когда я сплю на левом боку  и сердце  гулко  бьется  у меня в  груди». — «Мне всегда хотелось услышать, как бьется твое сердце». — «Если мы встретимся наяву,  ты сможешь  приложить  ухо к  моей груди  и  услышишь».  -«Если  мы  встретимся наяву…»  Она положила  руки  на стеклянный  колпак  и  промолвила:  «Глаза голубой собаки. Я всюду повторяю эти слова».

Глаза голубой собаки. С помощью этой  фразы она искала меня в  реальной жизни, слова эти  были паролем, по которому мы должны были узнать друг друга наяву. Она ходила  по улицам  и повторяла как бы невзначай:  «Глаза  голубой собаки».  И  в  ресторанах, сделав заказ,  она  шептала  молодым официантам: «Глаза  голубой собаки». И на запотевших стеклах, на окнах отелей и вокзалов выводила  она  пальцем: «Глаза голубой собаки». Люди вокруг лишь  недоуменно пожимали  плечами, а официанты кланялись с  вежливым  равнодушием.  Как-то в аптеке ей почудился запах,  знакомый по снам,  и она сказала аптекарю: «Есть юноша, которого я вижу во сне.  Он всегда повторяет: «Глаза голубой собаки». Может быть вы знаете его?» Аптекарь в ответ рассмеялся неприязненно и отошел к  другому  концу  прилавка. А она смотрела на новый кафельный пол аптеки, и знакомый запах все мучил и мучил ее. Не выдержав, она опустилась на колени и губной  помадой написала на белых  плитках: «Глаза голубой собаки». Аптекарь бросился  к ней: «Сеньорита, вы испортили мне пол. Возьмите тряпку и сотрите немедленно!»  И весь  вечер она ползала на коленях, стирая  буквы и повторяя сквозь слезы:  «Глаза  голубой  собаки. Глаза  голубой  собаки».  А в дверях гоготали зеваки, собравшиеся посмотреть на сумасшедшую.

Она умолкла,  а  я  все сидел, покачиваясь  на стуле.  «Каждое утро,  — сказал я, — я пытаюсь  вспомнить фразу, по которой должен найти тебя. Во сне мне кажется, что я хорошо  заучил ее, но проснувшись, я не могу вспомнить ни слова». — «Но ты же сам придумал их!» — «Да. Они пришли мне в голову потому, что у тебя пепельные глаза. Но днем я не могу вспомнить  даже твоего  лица». Она стиснула в  отчаянии пальцы:  «Ах,  если бы  нам  знать по крайней  мере название моего города!»

Горькие складки легли в уголках ее губ. «Я хочу до тебя дотронуться», — сказал  я.  Она вскинула глаза, я язычки пламени заплясали в ее зрачках. «Ты никогда не говорил этого», — заметила  она. «А теперь говорю».  Она опустила глаза и попросила сигарету. «Почему  же, —  повторила  она, — мне  никак  не вспомнить название своего города?» — «А мне — наши заветные слова», — сказал я. Она грустно улыбнулась: «Эта  комната снится мне так же, как и  тебе».  Я поднялся и направился к лампе, а она в испуге отступила назад, опасаясь, что я  случайно  заступлю  за  невидимую  черту,  пролегающую  между  нами. Взяв протянутую  сигарету,  она  склонилась к огоньку лампы. «А  ведь в  каком-то городе мира все стены исписаны словами «глаза голубой собаки», — сказал я. — Если я вспомню эти слова, я отправлюсь утром искать тебя по всему свету». Ее лицо  осветилось красноватым  огоньком  сигареты, она глубоко  затянулась и, покручивая  сигарету  в тонких  пальцах  сказала: «Слава  богу. Я,  кажется, начинаю  согреваться», — и проговорила нараспев,  будто повторяя  за пишущим пером:  «Я…  начинаю…  —  она  задвигала  пальцами,  будто сворачивая  в трубочку невидимый  листок  бумаги по мере того, как я прочитывал написанные на нем  слова,  —  согреваться…» —  бумажка кончилась  и упала  на  пол  — сморщенная, крохотная, превратившаяся в пыль золы. «Это хорошо, — сказал  я. — Мне всегда страшно, когда ты мерзнешь».

Так мы и встречаемся с ней,  вот уже несколько лет. Порою в тот момент, когда мы находим друг друга в лабиринте снов, кто-то там, снаружи, роняет на пол ложечку, и мы просыпаемся. Мало-помалу мы смирились  с печальной истиной —  наша  дружба  находится  в  зависимости  от   очень  прозаических  вещей. Какая-нибудь  ложечка  на  рассвете  может  положить  конец  нашей  короткой встрече.

Она стоит  за лампой и  смотрит  на меня. Смотрит  так же, как в первую ночь, когда я  очутился среди сна в странной  комнате с лампой и  зеркалом и увидел  перед собой девушку с пепельными глазами. Я спросил: «Кто вы?» А она сказала: «Не помню…» — «Но мы, кажется, уже  встречались?» —  «Может быть. Вы могли сниться мне, в этой самой комнате».- «Точно!  — сказал я. — Я видел вас во  сне».  —  «Как  забавно,  —  улыбнулась  она.  —  Значит, мы  с вами встречаемся в сновидениях?»

Она затянулась,  сосредоточенно глядя на огонек  сигареты. И  мне опять показалось, что она  — из меди,  но  не холодной  и  твердой,  а из теплой и податливой.  «Я хочу дотронуться до тебя», — повторил я. «Ты все погубишь, — испугалась она. —  Прикосновение разбудит нас, и мы больше не встретимся». — «Вряд ли, —  сказал  я. — Нужно  только  положить  голову на подушку,  и  мы увидимся  вновь».  Я  протянул   руку,  но  она  не  пошевелилась.  «Ты  все погубишь… — прошептала  она. — Если переступить черту и зайти за лампу, мы проснемся  заброшенные в разные части света».- «И все же», — настаивал я. Но она  лишь опустила  ресницы: «Эти встречи  — наш последний  шанс.  Ты же  не помнишь ничего  наутро». И  я  отступил.  А  она  положила руки  на лампу  и пожаловалась: «Я никогда не могу заснуть после  наших встреч.  Я  просыпаюсь среди ночи  и больше  не могу сомкнуть  глаз  — подушка  жжет лицо, и я  все твержу: «Глаза голубой собаки. Глаза голубой собаки».

«Скоро рассвет, — заметил я. — Последний раз я просыпался в два часа, и с тех пор прошло  много  времени».  Я подошел  к двери  и  взялся за  ручку. «Осторожнее, — предупредила она.  — За дверью  живут тяжелые сны». — «Откуда ты знаешь?» — «Совсем недавно я выходила туда и с  трудом вернулась назад. А проснувшись, заметила, что лежу  на сердце». — Но я все  же приоткрыл дверь. Створка подалась, и легкий ветерок  принес снаружи запах плодородной земли и возделанной пашни. Я  повернул к ней голову и сказал: «Тут  нет коридора.  Я чувствую  запах поля». — «Там,  за дверью, —  сказала  она, —  спит женщина, которая видит поле во сне. Она всегда мечтала жить в деревне, но так никогда и не  выбралась  из города». За  дверью  светало, и  люди повсюду уже начали просыпаться. «Меня, наверное, ждут к завтраку», — сказал я.

Ветер с поля стал слабее, а потом стих. Вместо него  послышалось ровное дыхание  спящего, который только  что перевернулся в постели  на другой бок. Стих ветерок, а с ним умерли и запахи.

«Завтра мы непременно узнаем  друг друга, —  сказал я.  — Я буду искать женщину,  которая пишет на  стенах: «Глаза голубой  собаки».  Она улыбнулась грустно и положила  руки на остывающий  колпак лампы: «Ты  ничего не помнишь днем».  Ее  печальный силуэт  уже  начал таять  в  предутреннем  свете.  «Ты удивительный человек, — сказала она. — Ты никогда не помнишь своих снов».

1950 г.

текст: Габриэль Маркес

автор фото не установлен